Кулаки мои стиснулись, череп начал нагреваться. И так узел туже некуда, а тут еще эти братья… Что я им скажу?

— Не реви, — проговорил я. — Я не стану их убивать. Я верю, что он попал в тебя случайно…

Она подняла заплаканное лицо, в глазах недоверие.

— А то, что стрелял в тебя? Я отмахнулся:

— В меня столько стреляло, бросало камни и било мечами, что если их всех убивать… Да и Господь велел прощать. Правда, я обычно отомщу, а потом прощу, но в этом случае, понятно, сделаю исключение…

Она затихла надолго, шепнула наконец:

— Спасибо…

В нашу сторону направился, нарочито громыхая железом, сэр Макс. Отдал салют, сказал четким военным голосом:

— Сэр Ричард, уже темнеет. Не хотелось бы оставаться на ночь в таком неудобном месте. Вдруг повторят попытку?

Я бросил косой взгляд на леди Беатриссу.

— Не повторят, это точно. Но место надо поменять, иначе какой сон…

С утра все рыцари, даже тяжелораненые, чувствовали себя настолько хорошо, что взобрались на коней. Ехать недалеко, леди Беатрисса заверила, что к вечеру доберемся… до ее замка. При последних словах голос дрогнул, пытливо посмотрела на меня, вдруг поправлю ревниво, но я слушал с равнодушным лицом, это же само собой разумеющееся.

Я если и буду претендовать на что-то, то лишь на башню с нехорошей славой. А так мне и башни самой не нужно, а только ее верхний этаж. Даже лишь тот участок стены, где тайная дверь в комнату, которую доблестно охранял герцог Луганер.

Отец Бонидерий ехал на муле горделивый настолько, что я едва не напомнил ему, что гордыня — смертельный грех. Человек не должен впадать в гордыню уже потому, что гордыня останавливает его развитие, совершенствование. Господь это понял и запретил гордиться. Кто гордится, тот перестает качать мускулы. А ему, Господу, зачем-то нужно, чтобы люди качались, стремились, совершенствовались, карабкались выше и выше по лестнице то ли эволюции, то ли еще чего, мне это пока по фигу. Я просто карабкаюсь.

Я первым услышал далекий стук копыт, сразу же послал Зайчика вперед. Кто-то скачет нам навстречу, и, судя по ударам копыт, конь на последнем издыхании.

— Вперед, — сказал я Зайчику, — возможно, спасем хотя бы коня…

Меня бросило на круп, я с трудом преодолел встречный ураган, прижался к конской шее, и тут же Зайчик! остановился с такой бесцеремонностью, что я едва не сполз по его шее ему же на голову.

Скачущий навстречу всадник остановился, конь хрипит и шатается, широко расставив ноги. Я свистнул сквозь зубы, поспешно спрыгнул на землю и успел подхватить падающего человека. Молодой парень, из спины торчат три стрелы, рубашка в крови. Синие губы шевелились, он пытался что-то сказать, я перебил:

— Успеешь!… Сейчас отвезу к нашему лекарю. Он же святой отец. Мертвых поднимает!

По бледному лицу скользнула слабая улыбка, но я уже держал его крепко, передавая часть жизни. Потом забросил на своего коня, поспешно вернулся к отряду. Завидев нас скачущими обратно, Макс тут же послал по два человека в стороны разведать обстановку, сам с двумя рыцарями, все с обнаженными мечами, оказался передо мной.

— Это кто?

— Один из челяди леди Беатриссы, — ответил я отрывисто. — Всегда такая тихая мышка…

Пока снимал с седла и укладывал на траву, послышался дробный стук копыт лошадки леди Беатриссы. Я услышал горестный вскрик:

— Это же Патрик!

— Тот самый? — спросил я. — Это в его честь ирландцы устраивают шествия?

— Это Патрик, — повторила она со слезами на глазах. — Он такой преданный и услужливый.

К нам заспешил отец Бонидерий, возложил руки на чело парня и начал торжественно читать молитву. Я заботливо поддержал свисающую руку парня, холодок от ладони и до самого плеча показал, что в самом деле был при смерти, но теперь все позади, раны начинают быстро затягиваться.

Я быстро отошел, а Патрик открыл глаза и, отыскав взглядом леди Беатриссу, сказал торопливо:

— Леди… вам нельзя возвращаться…

Все насторожились, Макс и Будакер одновременно бросили ладони на рукояти мечей и огляделись, как в синхронном плавании. Леди Беатрисса спросила испуганно:

— Что… что случилось?

— К графу Хоффману подошел большой отряд. Он… самовольно впустил их. И… захватил ваш замок. Гробовая тишина, леди Беатрисса вскрикнула:

— Он посмел?

— Это не все, — прошептал Патрик.

— Что еще?

— Он объявил вас изменницей…

Она вскрикнула в ужасе и негодовании:

— Он же клялся в вечной дружбе!

Никакие клятвы перед женщиной не обязательны, подумал я, потому что женщина — не человек. Но смолчал, слушая рассказ Патрика, как воины графа неожиданно оказались в замке и сразу учинили жестокую расправу…

— Как неожиданно? — прервала она. — Это не был штурм?

Патрик покачал головой:

— У Саксона было достаточно людей, чтобы отразить любой штурм. Да и справиться с теми, кто остался… а осталось не так уж и много. После вашего внезапного… убытия все постепенно разъехались. Но кто-то предал… иначе как вошли незамеченными среди ночи, когда на стенах только караульные, да и те не дремали?… Саксон даже в постели не расставался с мечом, из-за чего над ним смеялись. Зато теперь уложил троих, а потом, раненный, куда-то уполз. Остальные же почти все погибли в постелях. Потом замок начали грабить, мне удалось улизнуть…

— Правильно сделал, — похвалил я. — Остаться и погибнуть в схватке — это красиво, кто спорит, но куда важнее было предупредить нас. Иначе мы попали бы в ловушку. Ты спас жизнь своей госпоже, Патрик! Ну, заодно еще и нам, что для тебя не так и важно, но что-то значит для нас.

Он посмотрел на меня со смешанным чувством, еще не зная, ненавидеть за узурпаторство или же поблагодарить за спасение. Ничего не придумав, закрыл глаза и сделал вид, что потерял сознание. А может быть, и в самом деле потерял.

За этим небольшим леском, как я помню, откроется грандиозная панорама ухоженных деревень и замка на холме. Я велел слезть с коней и расположиться на отдых. И запретил строго-настрого приближаться даже к опушке, чтобы из замка не увидели отблески на блестящих доспехах.

Из-за деревьев я наблюдал за притихшим замком, приближая изображение до головокружения и тошноты. Донжон, две башни и обе стены выглядят целыми и неповрежденными, но иначе и быть не могло: не землетрясение же вторглось, а всего лишь ублюдок граф Хоффман, который ограничится тем, что изнасилует женщин, сдавшихся мужчин заставит присягнуть себе, а своих верных людей поставит охранять ворота и все подступы к замку.

Хуже то, что подъемный мост опущен, а ворота распахнуты. Прежде всего это говорит о том, что граф готов помериться силами с нападающими. Это не значит, конечно, что всем позволят войти: как только десяток нападающих вбегут в ворота, решетка тут же рухнет, ворвавшихся перестреляют со стен из арбалетов и луков, а оставшихся по ту сторону стены забросают камнями, зальют горящей смолой, попросту перебьют из луков, пользуясь преимуществом в численности.