поступили Конрад Аденауэр и Вилли Брандт. Они признали преступления нацистской Германии искренне и полностью. В декабре 1970 года Брандт преклонил колена у памятника жертвам Варшавского гетто, и эта фотография была опубликована во всем мире как знак раскаяния немцев. Поэтому немецкому народу могли бы со временем простить то, что сделал Гитлер и его приспешники.

По той же причине советские люди не могли пока получить прощения за расправу над поляками в Катыни и других местах в апреле 1940 года. Советы, не собираясь раскаиваться, обвиняли других в преступлениях, которые сами же и совершили.

Ситуация стала для Великобритании еще более неудобной после публикации в феврале 1978 года еще одной книги на ту же тему — «Жертвы Ялты» Николая Толстого. Там рассказывалось в основном то же самое, что четырьмя годами ранее в моей книге, на которой в определенной мере книга Толстого и основывалась, но его публикация была объемнее и подробнее. Она вышла в свет в период повышенного внимания Запада к гонениям Москвы на диссидентов — особенно на Хельсинкскую группу, большая часть которой была к тому времени под арестом, — и сразу вызвала отклик общественного мнения. Вопрос опять всплыл на поверхность, и результат намного превзошел эффект двух в меру удачных книг. Резонанс был во много раз сильнее. «Последняя тайна» была переиздана. Основанный на ней фильм был показан вновь. Радиопередачу тоже повторили. Одна книга усиливала впечатление от другой. В итоге и у политиков, и у читателей возникло чувство, что с этим надо что-то делать.

В результате преступления, совершенного Великобританией, пострадало меньше людей, чем от деяний Гитлера или Сталина, но оно также требовало воплощения в жизнь принципа, идеи покаяния — наш народ был обязан принести извинения за то, что совершили наши руководители. Я обсуждал с теми, кто сочувствовал этому замыслу, как нам лучше искупить национальную «вину», и у нас возникло много разных идей. Великобритания могла, например, выплатить компенсацию тем нескольким десяткам русских, кто остался в живых, фактически был отправлен нами в советские лагеря и затем оказался на Западе. Или же мы могли внести пожертвование на строительство мемориальной часовни, которую можно было построить в Австрии, Линце, где произошли самые ужасные события. Каждый из планов вызывал возражения, и трудности, связанные с их воплощением, росли по мере усиления публичной полемики как в Англии, так и за ее пределами.

Статьи в серьезной прессе и дискуссии в палате общин об ужасах, творимых британскими солдатами в 1945 году, связывались с регулярно поступавшими сообщениями о новых диссидентах, не использующих насильственные методы, арестованных или затравленных в Советском Союзе. Наш исторический взгляд на 1945 год теперь начал совпадать с линией государственной политики 1978 года, если не лейбористского правительства, то, по крайней мере, менее просоветской консервативной оппозиции. Книги Солженицына и политика Брежнева в конце концов заставили англичан понять, насколько жестоким был общественный строй Советского Союза. К тому же мысль о том, что мы, традиционные защитники демократических принципов, еще так недавно были друзьями Сталина и выступали в роли пособников в массовых убийствах, была ужасающе неприятным открытием для англичан, услышавших эту историю впервые.

Я напомнил читателям газеты «Таймс» о жесткой позиции, занятой в 1944 году Антони Иденом, Патриком Дином и другими чиновниками из министерства иностранных дел. Я назвал кое-кого из тех, кто помогал проводить эту политику и отказался рассказывать об этом в ходе наших исследований: Томаса Браймлоу, который сделал карьеру от британского вице-консула в Данциге в 1938 году до начальника всей дипломатической службы в 1973–1975 годах; Генри Филлимора, члена нашей ялтинской делегации в 1945 году, который, объясняя свое молчание, сослался на закон о государственной тайне; Тоби Аоу (лорда Олдингтона), принимавшего участие в переговорах о судьбе казачьих атаманов в Австрии и написавшего мне, что не помнит об этом. Я предложил, чтобы эти и другие причастные к данным решениям люди сделали официальные заявления, дабы «успокоить растущее чувство всеобщей вины».

В знаменитой передовице «Таймс» от того же числа, 20 февраля 1978 года, озаглавленной «На совести англичан», высказывания были еще более жесткими; газета писала о «холодной слепоте» английских чиновников и предлагала парламентской комиссии проверить, не была ли палата общин дезинформирована по этому вопросу. 25 февраля я впервые упомянул в журнале «Спектейтор» о варианте, который, по моему мнению, был наиболее подходящим: «Можно воздвигнуть памятник в честь тех русских… кто погиб в Советском Союзе».

Это стало началом предприятия, потребовавшего много лет работы и возбудившего множество яростных споров. Мои первые запросы показали, что лейбористский младший министр иностранных дел Горонуай Робертс не разделяет наших взглядов. Он писал мне 14 марта: «Нынешнее правительство не может и не будет нести ответственность за действия прошлых правительств за давностью времени». Несколькими днями позже он сказал члену парламентского комитета по иностранным делам, представителю партии консерваторов Джону Дэвису, что после стольких лет невозможно составить четкое представление о реальном значении этой проблемы.

Таким образом, он придерживался позиции, что раз вина правительства 1945 года не доказана министерству иностранных дел 1978 года, то было бы ошибкой для правительства 1978 года позволить вовлечь себя в символическую акцию, задуманную нами, ибо это было бы «равноценно признанию вины». «Эти мрачные события конца величайшей мировой войны требуют спокойного и трезвого анализа», — писал 23 марта Дэвид Оуэн, министр иностранных дел, Эдварду дю Канну.

8 апреля по телеканалу Би-би-си снова показали фильм, снятый по мотивам «Последней тайны». Среди тех, кто смотрел его у меня дома, были виолончелист Мстислав Ростропович, приютивший Солженицына на своей подмосковной даче в начале семидесятых, и его жена Галина Вишневская, прославленная певица. Она недостаточно знала английский, чтобы понимать закадровый текст, но я помню, как она плакала час с лишним, пока шел фильм. И другие люди, включая Уинстона Черчилля, внука премьер-министра, тоже признавались, что пролили немало слез, наблюдая за развитием трагедии. Так что эмоции накалились, и поддержка нашей затеи стала набирать силу.

Особенно сильное впечатление в фильме производила Зоя Полянская. Ей было всего пятнадцать лет, когда ее посадили в грузовик, направлявшийся на восток. Ее выпустил из машины английский офицер в самый последний момент. Впоследствии она вышла замуж за шотландца и проживала недалеко от Данди. Она старалась не вспоминать испытаний, пережитых ею в 1945 году, до тех пор, пока спустя почти тридцать лет не откликнулась на мое объявление, напечатанное в газете «Дейли телеграф».

Как бы то ни было, лейбористское правительство осталось при своем мнении и решительно отказалось обсуждать роль министерства иностранных дел в