Маша. Но я, я… Я был таким глупым и таким искренним, так верил в дружбу и в друга! И первым, с кем я поделился восхищением, когда увидел тебя, был Мишка. И что? Он посмотрел на тебя и тоже замер от изумления. Просто ты всегда носила очки и вдруг их сняла. Боже, какой нежный взгляд, какие губы, какая улыбка, глаза, шея, прическа, все-все-все… Все было прекрасно в тебе… И я влюбился, Маша. В тот самый миг, всей своей сутью и сущностью. И тут увидел, как застывает улыбка на Мишкином лице. Он медленно выговорил: «Сань, я люблю ее, зачем ты мне ее показал! Все. С этой минуты или она моя, или меня нет на земле среди живых». Все… Я – идиот и чудак. Я уступил ему… Его любовь казалась мне сильнее моей собственной.

Мария слушала с изумлением, с широко раскрытыми глазами:

– Ка-ак?! Ты решил просто так вот… отдать… вот так вот… – И ее рука потянулась в сторону, показывая жест передачи чего-то кому-то. – Ты решил уступить любовь так же, как уступают мяч, кроссовки, теннисную ракетку? Да, Алекс? Ты что? – Слезы тяжелыми каплями стекали у нее по щекам.

– Нет, не так. Я с кровью в сердце, как раненый рыцарь со стрелой в теле, бегал от него к тебе и от тебя к нему, став челночным дипломатом, чтобы ты полюбила его. Я молчал о своих чувствах. А любил тебя безгранично. Любил тебя тогда, потом, всегда. Люблю тебя сейчас и буду любить вечно. Просто я думал, что он любит тебя еще сильнее, чем я.

Алекс не мог продолжать. Теперь они плакали вместе, и у Маши сложилось ощущение, что это льются все их невыплаканные с самой юности слезы – ее и этого мужественного, крепкого и несгибаемого человека.

Он отвернулся от Маши, нырнул и, проплыв под водой до противоположного края бассейна, остановился.

– Прости за все. За тогда и за сегодня. Прости меня, и забудем этот день!

Александр легким движением поднялся на борт и снова посмотрел на Машу. Взгляд ее теперь был другим – полным любви и вины. Из больших синих глаз, в которых отражалась луна, исходили огоньки, луна серебрила и ее красивые волосы. Он любовался ею, он был очарован.

– Мария… это ты…

Он сделал два шага и, рыбкой нырнув в воду, через мгновение очутился рядом с Марией.

– Знаешь ли ты, Маша, сколько тысяч раз я тогда набирал твой номер телефона? Из раза в раз я брал в руки телефон, крутил диск, уверенно и четко, все шесть цифр твоего номера, Маша. Я до сих пор его помню: 24–82–09. И каждый раз, доходя до этой роковой девятки, останавливался и, держа палец на стопоре, не решался отпустить его. Я так много хотел сказать тебе, так много, так много… столько слов любви… ты не представляешь, Маша… Знаешь ли ты, милая Маша, что те стихи, которые подарил тебя Мишка на втором курсе, написал я? Да, да, да. Я отдал ему, чтобы он их посвятил тебе и чтобы ты наконец-то полюбила его.

Я люблю твою улыбку,

Я люблю твои глаза,

Я люблю твою походку,

Я люблю твои года…

Я люблю твой нос курносый,

Брови я твои люблю,

Твои губы и улыбку,

Твои мысли я люблю…

– Мария, я люблю тебя… – Он медленно притянул ее к себе, пряча в исполинских объятиях.

– Я не могу, Ал, не могу. А как же Мишка, а Оля?

– Подождут… – прошептал Алекс.

Их губы нашли друг друга. Это был долгий поцелуй, поцелуй длиною в двадцать лет. Но через минуту они оттолкнулись друг от друга, как магниты с одноименными полюсами. Первой заговорила Мария:

– Алекс, ты что? Зачем?.. Я жила себе спокойно, а ты, что ты творишь? Почему ты мне все это рассказал, почему? Ты все равно ничего не вернешь и ничего не изменишь, только отнимешь у меня покой. Где же раньше были твои признания? Сейчас мне они не нужны, я хочу жить в гармонии с собой. Так не мешай этому, прошу…

Александр молча выслушал. Потом взял ее за плечи, притянул к себе еще раз и продолжил вспоминать строчки, проговаривая их чуть дрожащим от чувств голосом:

– Я люблю твои ресницы, я люблю твои года… Не-е-ет, я люблю наши года… Наши года… Прости меня, – перешел он на шепот и снова приник к ее губам. Второй поцелуй длился намного меньше первого.

– Алекс, стой! – резко прервала Маша и отплыла от него подальше. – Стой и не подходи, умоляю тебя!

Она опять начала рыдать, при этом громко выкрикивая ему:

– Ал, послушай меня, дорогой мой друг! Ты понимаешь, что это касается не только тебя и меня? Да, тогда ты предал только нас, но потом предавал, и сейчас предаешь, его и ее. Ты предатель, ты перманентный пре-да-тель! Ты понимаешь это? Понимаешь или нет?

– Я перманентный предатель… – с болью повторил за Марией Александр и тихо добавил: – Прости.

Ему было не по себе. Он, Александр Аксенов, который никогда никого не бросал в беде, который всегда за всех стоял горой, который всегда помогал всем, жертвуя часто своим личным, – предатель. Перманентный предатель… Ему было тяжко и обидно слышать эти слова в свой адрес от любимого создания. Гораздо тяжелее было осознать, что она права, права и еще раз права…

– Прости? И это твое слово? Ты говоришь мне «прости»? Ты испортил все, Алекс, все. Ты говоришь мне о любви сейчас, когда и у тебя трое детей, и у меня с Мишкой – трое. Ты что, Ал? Ты в своем уме? Как я могу любить тебя? Как, объясни мне?

Плач ее грозил перерасти в истерику – струями лились слезы, она уже не могла сдерживать себя.

– Ты понимаешь, что и тогда, и потом, и всегда мне нравился ты и только ты? Ты этого не видел тогда. Ты был слеп, ты был глуп и слеп! Слепой рыцарь… хренов…

Алекс взял ее за плечи, прижал к груди по-дружески, по-родственному. Мария не стала сопротивляться этому дружескому порыву, прильнула к нему и тихо продолжила:

– Я не могу так. Не могу предать своих детей и свою семью, не могу предать Мишку, Ал, пойми и прости меня. Прости меня и пообещай, что такого не повторится ни-ког-да. Забудь эту историю, забудь меня и нашу любовь. Забудь о том, что было когда-то