— Да, душенька, все сделаю. Поезжайте с легким сердцем.

Двумя часами позже Ольга наконец добралась до мастерской художника, более великого, чем многие великие, однако остающегося неизвестным. Фаддей, уже слегка подшофе, размечал холст непонятными постороннему глазу кругами, полосами и стрелками.

— Здравствуй, матушка-благодетельница! — увидев Ольгу, он сошел с высокого табурета и поклонился в пояс.

— Прекрати, Фаддей, не дело это — мастеру перед кем попало спину гнуть. Ты бы еще шапку заломил, на крестьянский манер.

Фаддей расхохотался. Высокий, мощный, и в самом деле куда более сельского кузнеца, чем художника напоминающий, он готов был не то что в пояс кланяться — на руках Ольгу носить. Еще бы — ведь это она его дар разглядела да в лечебницу определила. Теперь у него был и кусок хлеба, и желание работать. А уж ежели удавалось начать день с шампанского, то и вдохновение накатывало.

— Вот-с, матушка, сие будет Руанский собор в свете месяца…

Ольга неодобрительно покачала головой.

— Друг мой, хорошо, что ты сам заговорил об этом. Ты поостерегись все же картины рукою живых мастеров-то писать. А ну как увидят? Господин Моне, холстами которого мы с тобою два года назад любовались, жив по сю пору. Вот ты представь: увидит он «свое» творение, которое никогда не писал…

— Ма-а-тушка-а-а! — прогудел Фаддей. — Да откуда ж мне знать, кто жив, а кто умер?

— Газеты читай, дуралей. Я давеча Матисса твоей кисти видела. Хорошо, великолепно даже. Однако…

— Да уж понял, Ольга Дмитриевна, как не понять, — нахмурился Фаддей. И через время осведомился: — Чьей же рукою писать прикажете?

— Да мало ли мы с тобою видели мастеров-то? Ну, хотя бы тот же господин Санти или… как бишь его, итальянца, который овощами и фруктами портреты выкладывал… Арчимбольдо! Те уж умерли давно. А найтись неизвестные творения могут везде, хоть в скиту заброшенном, хоть в старом поместье у семьи обнищавшей…

— Так и сделаю, матушка Ольга Дмитриевна, — поклонился Фаддей.

— Однако собор ты все же допиши. Я у себя его повешу…

— Слушаюсь…

— Прощай, дружочек.

По дороге обратно Ольга вновь вернулась мысленно к «помощи царского дома». А, пожалуй, Полюшка-то права. Опасно, да. Но не враг же себе самому Владимир Александрович, чтобы такой афронт публично признавать… А уж там как Бог распорядится. Однако и путешествие откладывать нельзя.

Вернулась домой баронесса уже почти со спокойной душой. Так что, когда в гостиную вошел господин Глебов, она поднялась навстречу с безмятежной улыбкой.

— Друг мой, Алексей Алексеевич! Как хорошо, что вы пришли.

— Обрадовался, Ольга Дмитриевна, я вашему короткому приезду. Вот и поспешил…

— Замечательно! Сейчас выйдет к нам Полюшка, и приступим к обеду. Присаживайтесь.

Сегодня штабс-капитан пришел в штатском. Теперь, когда картина будущего перед Ольгой была уже совершенно ясна, она окончательно поняла, что и далее Глебов может быть ей весьма полезен. Так что, ежели Поле он по душе, не следует отрывать их друг от друга так надолго.

— Скажите, Алексей Алексеевич, возможно ли вам испросить у начальства отпуск?

— Конечно, — пожал плечами Глебов. — Я уж почти два года безвылазно служу. Полагаю, не грех будет несколько недель и отдохнуть. Но отчего вы спрашиваете?

— Несколько недель… Маловато. А по-настоящему долгий отпуск? Год? Полтора года?

Глебов с недоумением взглянул на баронессу. Зачем он ей, когда, сказывают, даже самые родовитые мужчины, чуть ли не Романовы, готовы ей под ноги цветы бросать и благосклонного взгляда добиваться?

— Полагаю… такой отпуск для меня… невозможен.

— А ежели бы вы женились? Или ранение вновь напомнило о себе?

Штабс-капитан лишь снова пожал плечами. Он никогда об этом не задумывался. Да и зачем ему отпуск? Барином он никогда не был, именьице под Новгородом давно уже ушло с молотка. Ехать и некуда, и не к кому…

— Увы, баронесса, не могу вам ответить на этот вопрос. Ибо не задавался я подобной целью никогда.

— Ну что ж, такая преданность службе и самоотверженность делают вам честь, — улыбнулась Ольга. — Впрочем, пора мне объяснить свой интерес. Мы с Поленькой собираемся в путешествие — девочка моя бледна, и боюсь, что в этом виноват нездоровый климат Санкт-Петербурга. Думаю, Поленьке просто необходимо море… Поездка наша будет долгой, и я бы хотела, чтобы мы совершали ее в вашем приятном обществе…

От двери раздалось тихое: «Ах, маменька!», — и баронесса улыбнулась: в голосе воспитанницы слышалась неподдельная радость.

«Ну и прекрасно! Выходит, и тут мой расчет не подвел…»

Штабс-капитан был не то что растерян — он был изрядно изумлен.

— Отложим сей разговор, — вполголоса произнесла баронесса. — Вашим отпуском я займусь сама. А Поленька, — уже достаточно громко заговорила она, — тем временем подыщет приличный пансион в Ницце.

— Баронесса, но вряд ли у меня достанет средств для оплаты такого пансиона. Я ведь простой военный…

— Не тревожьтесь об этом, друг мой, — успокоила Ольга. — Фон Штейны, конечно, не самый богатый род, но уж на долгие вакации в желанной компании у нас с Полюшкой денег хватит.

* * *

Конец октября в Провансе, куда прежде всех других мест решили отправиться Ольга с Полиной, выдался на редкость теплым.

Баронесса вышла к завтраку в самом легком из своих платьев. Глебов еще не появился с ежеутреннего моциона, а Поленька спала. Заплетенная виноградом беседка давала тень пусть и не очень густую, но весьма уютную. Вместе с непременным кофе и обильным, даже по меркам русских, завтраком, хозяйка подавала и русские газеты. Уж каким образом они попадали во французский городок, для Ольги оставалось загадкой. Которую разгадывать ей совершенно не хотелось.

— Однако изрядная пачка накопилась, — отметила Ольга.

Она налила вторую чашку кофе и развернула верхнюю из принесенных газет. Это был неведомо как залетевший сюда «Московский листок» за семнадцатое сентября. Раздел «Заграничные вести» начинался с коротенькой заметки:

— Хм, ну что ж в этом дурного?

«Новости дня», лежащие ниже, сообщали: