счастливый блеск в глазах яснее ясного говорили, что ее юное сердце больше ей не принадлежит. Возможно, простодушный отец и не обращал внимания на эти симптомы, но они, конечно, не остались не замеченными человеком, снискавшим ее благоволение.

Как-то летним вечером он галопом прискакал по дороге и спешился у ворот. Она была на пороге и вышла ему навстречу. Он бросил поводья на изгородь и зашагал к дому.

– Я уезжаю, Люси, – сказал он, взяв ее руки в свои и нежно глядя ей в лицо сверху вниз. – Я не прошу тебя сейчас ехать со мной, но будешь ли ты готова к этому, когда я вернусь?

– А когда это будет? – спросила она, смеясь и краснея.

– Самое позднее через пару месяцев. Тогда я приеду и заберу тебя, милая. Никто не сможет встать между нами.

– Даже отец? – спросила она.

– Он дал свое согласие при условии, что мы наладим работу на рудниках. Насчет этого можешь не беспокоиться.

– Ну что ж… если вы с папой обо всем договорились, значит, и толковать не о чем, – прошептала она, прижавшись щекой к его широкой груди.

– Слава богу! – хрипло произнес он, наклонившись и целуя ее. – Стало быть, решено. Чем дольше я здесь задержусь, тем труднее будет уехать. Меня ждут в каньоне. Прощай, моя суженая, прощай. Через два месяца увидимся снова.

С этими словами он оторвался от нее, вскочил на коня и стремительно поскакал прочь, ни разу не оглянувшись, будто боялся, что душевные силы могут изменить ему, если он увидит, что оставляет позади. Она стояла у ворот и провожала его взглядом до тех пор, пока он не исчез из виду. А потом вернулась в дом, и счастливей ее не было девушки во всей Юте.

Глава 3

Джон Ферриер говорит с Пророком

Три недели протекли с того дня, как Джефферсон Хоуп и его товарищи покинули Солт-Лейк-Сити. Сердце Джона Ферриера мучительно ныло, когда он думал о возвращении молодого человека и о скорой разлуке со своей приемной дочерью. Однако ее лицо светилось счастьем, и это примиряло его с грядущей потерей лучше любых увещаний. В глубине души он уже давно и твердо постановил, что нет на свете такой силы, которая вынудила бы его отдать дочь за мормона. Подобное замужество казалось ему постыдным и унизительным. Как бы ни относился Джон к другим правилам жизни мормонов, в этом смысле он был непоколебим. Но ему приходилось держать рот на замке, поскольку в ту пору в Стране святых было небезопасно выражать мнения, отличные от общепринятых.

Да, небезопасно – точнее, настолько опасно, что даже самые праведные осмеливались говорить на религиозные темы лишь с оглядкой, боясь, что их слова могут быть неправильно истолкованы и навлекут на них мгновенное возмездие. Гонимые сами превратились в гонителей, и притом невероятно жестоких. Ни севильская инквизиция, ни немецкий фемгерихт, ни тайные общества Италии не умели создать карательную машину безжалостнее той, что отбрасывала свою зловещую тень на весь штат Юту.

Ее незримость и окружавшая ее тайна делали эту организацию вдвойне ужасной. Она казалась вездесущей и всезнающей, но сама была не видна и не слышна никому. Человек, выступивший против Церкви, попросту исчезал, и никто не ведал, куда он пропал и что с ним сталось. Напрасно ждали его дома жена и дети – ни один отец семейства еще не вернулся, дабы рассказать, что он испытал по велению своих тайных судей. За опрометчивым словом или необдуманным поступком следовало уничтожение, и все же никто не знал, какова природа нависшей над ним грозной силы. Неудивительно, что люди жили в страхе и трепете и даже в самых глухих уголках, даже шепотом не отваживались высказать обуревавшие их сомнения.

Поначалу мощь этого неведомого и грозного карательного органа испытывали на себе лишь те упрямцы, которые, приняв веру мормонов, в дальнейшем пытались извратить или вовсе оставить ее. Однако вскоре он заметно расширил сферу своей деятельности. Количество взрослых женщин сокращалось, а полигамия при нехватке потенциальных невест – воистину пустой и бессмысленный догмат. Странные слухи поползли по округе – слухи об убитых переселенцах и боевых отрядах в тех краях, где никогда не видали индейцев. А в гаремах старейшин появлялись новые женщины – женщины, которые томились и плакали и на чьих лицах лежала печать неизбывного ужаса. Путники, застигнутые ночью в горах, рассказывали о том, как мимо них во мраке быстро и бесшумно проскальзывали группы вооруженных людей в масках. Эти слухи и сообщения дополнялись очередными подробностями, подтверждались опять и опять, покуда наконец не обрели форму конкретного имени. До сего дня слова «воины из колена Данова» или «ангелы-мстители» вызывают у обитателей уединенных ранчо Запада страх и гнетущие предчувствия.

Новые сведения об организации, действующей столь жуткими методами, скорее усиливали, чем ослабляли тот ужас, который она внушала. Кто именно принадлежал к этому безжалостному обществу, оставалось загадкой. Имена тех, кто во имя религии прибегал к насилию и совершал кровавые злодеяния, хранились в строжайшем секрете. Даже ваш близкий друг, которому вы поверяли свои сомнения относительно Пророка и его миссии, мог вернуться к вам ночью с огнем и мечом, дабы взыскать с вас страшную дань. Поэтому каждый боялся своего соседа и никто не говорил о том, что тревожило его больше всего.

Однажды погожим утром Джон Ферриер, уже собравшийся выехать в поля, вдруг услышал стук щеколды и выглянул в окно. К дому шагал дородный рыжеволосый человек средних лет. Сердце у Джона ушло в пятки, ибо это был не кто иной, как сам великий Бригем Янг. С душевным трепетом – ибо он знал, что такой визит не сулит ему ничего хорошего, – Ферриер поспешил к двери, чтобы встретить предводителя мормонов со всеми подобающими почестями. Однако тот холодно выслушал его приветствия и с суровым лицом проследовал за хозяином в гостиную.

– Брат Ферриер, – сказал он, усевшись и устремив на фермера острый взгляд из-под белесых ресниц, – ревнители истинной веры были тебе добрыми друзьями. Мы взяли тебя с собой, когда ты голодал в пустыне, мы преломили с тобой кусок хлеба, привели тебя целым и невредимым в Долину избранных, щедро наделили тебя землей и позволили тебе разбогатеть под нашим покровительством. Так ли это?

– Да, это так, – ответил Джон Ферриер.

– В обмен на все это мы поставили тебе лишь одно условие – а именно: ты должен был стать приверженцем нашей веры и жить по ее канонам. Ты дал нам это обещание, но, если верить людской молве, ты его нарушил.

– Как же я нарушил его? – спросил Ферриер, протестующе вскинув руки. – Разве я