– Ерунда, – сказал Гомер. – Есть еще телеграммы?

– Пусто, – сказал мистер Гроген, – скоро сможешь пойти спать. Ну а ты все-таки расскажи, что у тебя с ногой.

– Может, растянул связку, а может, и перелом, – сказал Гомер. Он попробовал выпрямить ногу. – Участвовал в беге с препятствиями. Тренер итакской средней школы, оказывается, меня недолюбливает. Я бежал первый, а он вышел на дорожку и попытался меня задержать. Тут уж, видно, я сам был виноват… Я его заметил и, если бы хотел, мог вовремя остановиться, но я не захотел. Он не имел права меня задерживать…

Я прыгнул через барьер, и мы оба упали. Другие ребята тоже остановились. И еще один мальчик, его зовут Хьюберт Экли Третий. Этот Экли мне никогда не нравился. Он из богатой семьи, такой благовоспитанный! И кроме того, девочке, которая мне нравится, нравится он. Ее зовут Элен Элиот. Чем больше он ей нравится, тем сильнее у меня внутри все кипит и тем больше она мне нравится. А она меня, по-моему, просто не замечает. Да нет, вообще она, конечно, не может меня не замечать, но, по-моему, она считает, что я задаюсь. Видно, я совсем ей не нравлюсь. Может, она меня даже терпеть не может, эта девочка, которую я люблю больше всех на свете, если не считать, конечно, моих родных. Видите ли, мистер Гроген, этот тренер – его зовут Байфильд, – он вроде ничего, если бы его можно было понять, но кто же его поймет? Он только и знает, что делать гадости. Мисс Хикс говорит даже, что он любит приврать. Мисс Хикс – это наша учительница древней истории. Она преподает в итакской средней школе уже тридцать пять лет. У нее учились мой брат Маркус и моя сестра Бесс. Конечно, когда мы упали, я сразу вскочил и побежал дальше. Другие ребята побежали тоже. Игра была честная, без дураков. Я почувствовал, что с ногой у меня что-то не того, но не стал обращать внимания – мне очень хотелось победить. И не просто так, ради победы, мне даже не очень хотелось побить Экли – надо вам сказать, он меня удивил! Он не дал бежать другим потому, что мистер Байфильд помешал бежать мне. Экли, оказывается, славный парень, у него только уж слишком хорошие манеры. Если говорить начистоту, мне сперва хотелось участвовать в беге с препятствиями потому, что мистер Спенглер тоже участвовал в таком беге, когда учился у нас в средней школе, но потом, после того, что случилось, мне захотелось прийти первым из-за мисс Хикс.

Понимаете, мы с Экли на уроке немножко повздорили, и ей, понятно, пришлось оставить нас в классе после школы. Потом пришел этот самый тренер и обманул мисс Хикс. Он увел с собой Экли, чтобы тот смог участвовать в беге, а меня не взял. Мисс Хикс сказала, что он соврал, совсем как врал когда-то, на уроках древней истории. Она была очень расстроена. Мне кажется, что она просто не переваривает, когда люди ни с того ни с сего начинают врать. Она рассказала мне о моем брате Маркусе, а потом говорит: «Ступай на стадион и прими участие в состязании». Мистер Спенглер был чемпионом всей нашей Долины. Я бы тоже хотел когда-нибудь стать чемпионом. Не думаю, правда, чтобы мне это удалось в нынешнем году. – Рассыльный стал сгибать и вытягивать ногу. – Пожалуй, натру ее ночью мазью. Заметно, что я хромаю?

– Как тебе сказать, – ответил мистер Гроген. – Не больно заметно, но все-таки заметно. А тебе не трудно ездить на велосипеде?

– Да нет, – сказал Гомер. – Болит чуть-чуть, особенно когда поднимаю левую ногу, поэтому я выжимаю педаль одной правой, а левая педаль у меня идет холостым ходом. Иногда я снимаю левую ногу совсем и даю ей немножко повисеть. Тогда она отдыхает. Да, видно, что-то случилось со связкой, натру ее мазью.

Они помолчали. Потом старый телеграфист сказал:

– А ты здорово изменился за те три дня, которые здесь работаешь.

– Вы заметили, мистер Гроген? Да, и мне кажется, я здорово изменился. Вроде как вырос. Мне, правда, давно пора было повзрослеть. Разве я что-нибудь знал, пока не начал работать? Конечно, я знал уйму всяких вещей, но не знал и половины того, что надо знать, и, боюсь, так никогда и не узнаю. А может, и никто никогда не узнает. Но если кому-нибудь и полагалось бы знать, то уж это мне. Все говорят, что я самый способный парень в средней школе Итаки, даже те, кто меня не любит. Но совсем я не такой уж способный. Во многом – в самом главном – я, по-моему, такой же отсталый, как все остальные. Но я хочу все знать, и я всегда буду хотеть. Буду стараться, но как этого достичь? Может человек до всего дойти так, чтобы ему все стало ясно и понятно?

– Как тебе сказать, – ответил старый телеграфист. – Я и сам не знаю, как можно до всего дойти, но я рад, что ты решил этого добиваться.

– А как же! – сказал рассыльный. – Понимаете, мистер Гроген, не знаю, как там с другими, и не уверен, стоит ли вам это говорить, но я ведь не совсем то, чем я кажусь. Я еще что-то куда более стоящее. Иногда я и сам не понимаю, как это получается. – Рассыльный все говорил и говорил, потому что устал и у него не ладилось с ногой, потому что ему пришлось передать известие о смерти в дом, где все были счастливы, и потому, что старый телеграфист, на его взгляд, был человек хороший. – Я иногда думаю, – сказал он, – что в мире все должно быть совсем по-другому. И на земле должно быть лучше, и люди должны быть лучше, и все на свете должно происходить совсем не так, как происходит. Лучше! – Он чуть-чуть помолчал, а потом заговорил снова: – Я бы постеснялся сказать это кому-нибудь, кроме вас, мистер Гроген, но когда-нибудь я стану работать и чего-нибудь добьюсь. Не знаю еще, чего именно, но это будет что-то настоящее. Я ведь ровно ничего не понимал, жил точно во сне. У нас в семье мы все счастливые. Такие уж родились, но я-то ведь просто ничего не понимал! Теперь кое-что начинает до меня доходить понемножку. Каждый день понемножку – одно, другое…

Рассыльный опять помолчал и попробовал, не зажила ли его нога, пока он разговаривал. Но она почему-то не зажила.

– Мне не нравится, как у нас на земле все устроено, мистер Гроген. Не знаю почему, но мне хочется, чтобы у нас было лучше. Ведь я верю в то, что у нас должно быть лучше. А пока я понял только одно: ничего я не знаю, но буду стараться узнать, буду стараться всю жизнь. Буду наблюдать. Буду все время думать о том, что вижу. Человека от этого часто берет тоска, но ничего не поделаешь! У нас в семье, правда, мы все от природы счастливые, но зато и выносливые. Лично я пойду на то, что мне будет тоскливо. Мне жалко, когда тоскливо невыносливым людям, когда им причиняют боль, а на свете, по-моему, полно именно таких людей. Раньше я этого не знал. Мне теперь даже все равно, что Элен Элиот меня не любит. Я хотел бы, конечно, ей нравиться, ну а если нет – бог с ней! Я ее люблю. Во как люблю, но если ей хочется любить Хьюберта Экли Третьего, а не меня, – бог с ней! Он славный парень, и ничего нет странного, если такая воспитанная девочка, как Элен Элиот, предпочитает человека с такими хорошими манерами, как Хьюберт Экли Третий. А у меня, по-моему, совсем нет никаких манер. Я поступаю так, как считаю правильным и как я должен поступить. В школе, верно, я иногда дурачусь, но совсем не для того, чтобы причинять учителям неприятности. Просто так получается. Люди бывают такие грустные или растерянные, все в мире происходит так медленно или неправильно, что мне иногда просто необходимо сказать что-нибудь смешное. По-моему, от жизни надо получать удовольствие. Я, наверно, не мог бы нарочно быть вежливым или воспитанным, даже если бы захотел. Не мог бы, если бы в душе ничего не чувствовал.