– Один раз я вам покажу технику выполнения работы от начала и до конца, – заявил он немного сурово. – Смотрите и запоминайте. Устрою вам, так сказать, мастер-класс по рисунку.

Я с трудом удержалась, чтоб не выругаться вслух. И взбрело ему в голову доставать меня своим мастер-классом именно сегодня, когда у меня была возможность наконец-то добраться до «храма»!

– Вот линия стола, вот – кувшин, это – птица. Я повторяю то, что уже показывал вам на прошлом занятии. Все пока ясно? Дальше уточнение форм, прорисовка деталей…

Я сделала робкую попытку хотя бы встать со стула, надеясь, что Кузнецов увлекся рисованием и не обратит на меня внимания. Однако Роман Александрович строго посмотрел на меня.

– Вы слушаете? Я по десять раз вам повторять не буду! Если хотите чему-то научиться, запоминайте, хотите – записывайте, не знаю уж, как вам удобнее…

За какие-то десять минут художник быстро набросал контуры предметов, построил линии симметрии, после чего легкими штрихами обозначил изгибы кувшина, тарелки и чучела птицы. Даже Светлана сейчас не писала свою постановку – с восхищением и подобострастием взирала на движения руки мастера, слушала, затаив дыхание.

– Вот ваш набросок постановки, – показал он мне свой рисунок. – Краски у вас есть? Доставайте белила, охру, умбру, ультрамарин, сиену жженую и окись хрома. Кадмий желтый вам пока не нужен. Где палитра? Масленка есть? Она крепится на внутреннюю сторону, нужна для разбавителя. Так, что вы купили? Ага, «тройник», хорошо… Живопись на дамарном лаке, конечно, смотрится ярко, но для учебной постановки «тройник» – наилучший вариант. Так, кисти… Самая толстая – эта? Светлана, можно вашу кисть, щетину, ага, спасибо…

Кузнецов ловко выдавил на палитру мои краски, расположив их в порядке от самого светлого к самому темному. Коричневой умбры получилось больше, чем остальных цветов, но преподаватель пояснил, что этот цвет – главный в постановке и его надо добавлять в другие краски. Куприянова завороженно смотрела на своего обожаемого учителя, словно он на ее глазах превращал свинец в золото.

– Любую живописную работу начинают с подмалевка, – вещал неугомонный Роман Александрович. – Главное – это не подобрать какой-то один цвет, а найти соотношение цветов в натюрморте. Черный цвет не нужен, иначе работу перетемните. Видите эту ткань? Намешиваем краплак, умбру и капельку охры, кладем мазок, добавляем ультрамарин, пробуем на палитре… Отлично, только умоляю, не закрашивайте все одним цветом, вы не маляр все-таки…

Да, разошелся не на шутку, констатировала я про себя. Чует мое сердце, не успокоится до тех пор, пока не замажет весь мой холст полностью. Конечно, что говорить, а работал Кузнецов красиво – изящными движениями тонкой кисти руки с длинными пальцами наносил на холст мазки, мимоходом вытирал кисточку салфеткой, время от времени растирал краску пальцем, быстро менял кисти, макал в разбавитель… Получалось у него очень живо и легко, как будто он не картину пишет, а играет на фортепиано. Я не поэт, но по-другому описать его действия невозможно: Кузнецов и правда напоминал музыканта, который извлекает из черно-белых клавиш пианино легкую, быструю мелодию.

Я снова и снова убеждалась в справедливости подозрений Куприянова. Куда ему, простому приземленному владельцу кофеен, угнаться за таким мастером, как Роман Александрович! Да любая девчонка, любая женщина, которая занимается живописью, сразу падет жертвой его обаяния, хотя бы глядя на то, как он создает на холсте свои шедевры! Даже если б у него была внешность плешивого старикашки с толстым брюхом, он покорял бы женщин при помощи своей кисти и изысканных, смелых движений. А Роман Александрович был не уродливым стариком, а эффектным мужчиной, вдобавок ко всему и художником в самом широком смысле этого слова. Интересно, а иконы он тоже таким же образом пишет?..

Кузнецов тем временем практически полностью закрыл белое пространство холста, изредка называя мне те краски, которые следует достать и выдавить на палитру. Я чувствовала себя каким-то подмастерьем, которому гений доверяет только черную работу. При этом он не оскорблял меня и не говорил никаких язвительных колкостей – только мимоходом объяснял, что он делает в настоящий момент. Честно говоря, я на какое-то время даже позабыла, зачем я нахожусь в стенах института – из головы вылетели все идеи по поводу установления «жучков» и скрытой камеры. Я смотрела на процесс написания моего натюрморта с таким интересом, с каким смотрят увлекательный, захватывающий фильм.

Наконец Роман Александрович отставил холст на дальний стул и прищурился. Взглянул на наручные часы.

– Так, сегодняшнее занятие заканчивается, – объявил он. – Сейчас почти девять вечера, собирайтесь. Татьяна, это еще только подмалевок. На следующем уроке будем прорабатывать формы, писать светотень и уточнять детали. Что? Вы опять собираетесь на индивидуальное занятие? Только имейте в виду: я не смогу вам уделить столько времени, как сегодня. Ладно, хотите заниматься самостоятельно, так и быть, приходите…

– Дайте, пожалуйста, кофе и салат, вон тот… Нет, не «Мимозу», а «Крабовый». Что? Закончился? Давайте с витрины. Кофе три в одном? Нет, дайте растворимый, черный… Тоже нет? Ладно, пойдет то, что есть…

Хмурая продавщица нехотя со стуком опустила на стойку пиалку с салатом, единственным, на мой взгляд, съедобным блюдом в студенческой столовой. Правда, при ближайшем рассмотрении я усомнилась в правильности своего выбора – будем надеяться, что он свежий, не хватало мне еще отравиться. Чай покупать не хотелось – отвратительное пойло, возьму кофе. Дома я не успела позавтракать, как обычно, ограничилась несколькими чашками крепкого эспрессо. Кузнецов велел сегодня приходить к одиннадцати, как раз когда начиналась вторая пара. Я приехала на такси, как всегда, заранее, на удивление спокойно прошла через контрольно-пропускной пункт: то ли злобная вахтерша уже привыкла к моим визитам, то ли попросту увлеклась разгадыванием сканвордов – рядом на столике я заметила газету, сборник судоку и прочих головоломок.

Я сразу отправилась перекусить в столовую, хотя мне и не особо нравился тот ассортимент, который там предлагали. Не внушала симпатии и хмурая продавщица, но я не знала, где поблизости находится более-менее приличное кафе, поэтому пришлось довольствоваться тем, что есть.

Я расплатилась, про себя еще раз подумав, что бедным студентам Института декоративно-прикладного искусства и народных промыслов приходится несладко: мало того, тяжелая нагрузка, так еще и еда оставляет желать лучшего, хотя стоит дороже, чем в обычных кафетериях. Не говоря уже об обслуживании… Да, с кофейней «Ундина» не идет ни в какое сравнение.

Я села за первый попавшийся столик, поставила чашку с кипятком и с сомнением покосилась на пакетик кофе – черного, как следовало ожидать, в продаже не было. Зато салат оказался неплохим, можно сказать, вкусным, и майонеза не слишком много, совсем как я люблю.

Я почти доедала свой завтрак, как неожиданно в помещение общепита вошли две студентки, в одной из них я узнала Светлану. Женщина выглядела расстроенной – у меня создалось ощущение, что она еле сдерживает слезы. Свету сопровождала ее одногруппница – я видела ее на паре по живописи, но внимания не обратила. Внешность обычная – не красавица и не уродина, одевается неярко, неброско, на занятиях особо не разговаривает. Я даже ее имени не знала, когда Кузнецов высказывал замечания по поводу ее натюрморта, обращался к ней на «вы», так же как и к другим ученицам.