Сенека не скрывал от меня, что сын Клавдия представляет опасность, которая должна быть устранена любой ценой.

Агриппина не преминула воспользоваться чувствами жалости и симпатии, возбуждаемыми Британиком, и заявила, что боги до поры хранят мальчика, чтобы однажды вручить ему людские судьбы. В день своего рождения он наденет наконец мужскую тогу. И тогда она поведет его в лагерь преторианцев и скажет им так:

— Я, сестра, супруга и мать императоров, дочь благородного Германика, встаю сегодня рядом с Британиком, родным сыном Клавдия! Кто обладает большим правом на трон, чем мы? Кто посмеет предпочесть нам увечного Бурра, или ссыльного болтуна Сенеку, или моего сына Нерона, которого они развратили, настроив против родной матери? Он спит в одной постели с рабыней, ученицей Христа, презренной иудейкой, и с двумя юношами, которые пользуются им как женщиной, покорной любовницей! Кто из римлян согласится, чтобы эта компания встала во главе империи?

— Она может их убедить, — бормотал Сенека. — Британика любят. Он трогает людей. У него много сторонников, которые пока держатся в тени, но могут решиться и поддержать Агриппину. Необходимо…

Он замолчал, опасаясь сказать лишнее.

Отравительница Лукуста, завернутая в свое черное покрывало, пришла во дворец тем же вечером. Нерон долго говорил с ней.

18

На этот раз Лукуста отказывалась, не осмеливаясь нанести удар тому, кто был всего лишь несчастным ребенком, обездоленным и опороченным. Ибо в эти февральские дни, когда она готовила отраву, я узнал, что Нерон несколько раз надругался над юным телом Британика. Он овладел им силой, прижал рукой голову и навалился животом на своего приемного брата. Он не просто обесчестил Британика, он осквернил его кровосмешением.

И вот теперь, накануне четырнадцатилетия младшего брата, когда мужская тога была почти готова, Нерон впал в гнев, угрожая смертью Лукусте и трибуну Юлию Поллию, командующему преторианской когортой, которым было поручено сжить со света его хрупкого соперника. Женщина должна была приготовить яд, мужчина, который отвечал за безопасность Британика, — скормить ему яд.

Все было исполнено. Но Лукуста так старалась замести следы своего участия в преступлении, страшась совершить святотатство, нарушив закон Юлия, грозивший отравителям пытками, что приготовила слишком слабую дозу. И Британик, чье тело сводили судороги и сотрясали спазмы ужасного поноса, все-таки выжил, выйдя из этого испытания лишь слегка побледневшим.

— Смерть тебе, Лукуста! — кричал Нерон и снова потребовал ее к себе.

На этот раз она готовила яд под его присмотром, все ингредиенты многократно проверялись, а результат испытали на козленке. Животное умирало целых пять часов.

— Мне нужен яд, который убивает мгновенно, как удар кинжала! — чеканил Нерон, расхаживая вокруг очага, у которого колдовала Лукуста.

Она же полагала, что, напротив, нужен яд, который убивал бы медленно, как болезнь, проникающая в организм постепенно, чтобы никто не смог заподозрить, что Британика отравили.

Нерон кидался на нее, бил по лицу, пинал ногами.

— Яд убивающий мгновенно, как кинжал! — твердил император. — Делай, что тебе говорят, и убирайся!

Лукуста встряхивала свои склянки, смешивала их содержимое. Чтобы испробовать результат, привели свинью. Юлий Поллий держал брыкавшееся животное за ноги, Лукуста вливала отраву. Едва свинья проглотила ее, как тело ее напряглось, и она рухнула, выпустив изо рта розовую пену.

Ударив неподвижную тушу ногой, Нерон повернулся к Лукусте.

— Если он сдохнет так же, можешь больше ничего не бояться. Ты будешь щедро вознаграждена. Продолжай спокойно заниматься своим делом, ибо умение убивать, Лукуста, — это настоящее искусство!

Склонив голову, она покинула комнату Нерона, и тьма мгновенно поглотила ее.

Британик умер на следующий день, на пире, предваряющем торжественное облачение в мужскую тогу. Он ушел именно тогда, когда мог бы всерьез противостоять Нерону. Но несколько часов детства ему еще оставалось: он сидел за детским столом.

Как и у всех гостей, у него на голове был венок из цветов. Его сестра Октавия возлежала рядом с Агриппиной, а Нерон развалился на красных коврах. На его румяном лице было возбуждение охотника, сидевшего в засаде. Иногда он поднимал руку, приказывая музыкантам и танцорам повторить понравившийся мотив или фигуру. А его глаза пристально следили за Британиком.

Раб внес кипящий суп. Тот, кто был приставлен к Британику, чтобы пробовать его пищу, сделал глоток и разрешил подать еду своему хозяину. Британик слегка прикоснулся к кушанью и поморщился — оно было слишком горячо. Тогда раб добавил в его тарелку холодной воды и снова подал Британику. Тот сделал несколько глотков, и спазмы сжали ему горло. Он откинул голову, его тело напряглось, изо рта потекла розовая пена.

Раздались крики, гости начали вскакивать и разбегаться. Октавия и Агриппина побледнели. Обе догадались: так маскируют преступление — тот, кто пробует блюда, остается в живых. Все было задумано так, чтобы жертвой стал только один человек — Британик.

Он лежал посреди пиршественного зала, уже покинутого другими детьми. Однако большинство гостей осталось на своих местах. Они смотрели на Нерона, который лежал все в той же позе. Его лицо сияло.

Короткий жест и одно лишь слово «эпилепсия» разъяснили присутствующим, что несчастный давно был подвержен этому ужасному недугу, который и стал причиной его конца.

Император повернулся к музыкантам и движением подбородка приказал им продолжать. Танцоры вновь вышли на сцену. Рабы унесли окоченевшее тело Британика. Той же ночью оно было предано огню.

Среди немногих, присутствовавших на этой церемонии, был и я.

Я склонился над телом законного сына Клавдия еще до того, как его лицо основательно напудрили, чтобы скрыть сероватый оттенок, выдававший истинную причину смерти.

На Марсово поле, где сложили костер, внезапно обрушился сильный ливень. Он смыл пудру с мертвого лица, и показалась изуродованная ядом, почти черная кожа. Тело Британика как бы взывало к свидетелям, кричало всеми порами кожи об убийстве.

Впрочем, кто из сенаторов, всадников, судей — тех, кто знал, какие интриги и заговоры раздирают Рим, — в этом сомневался? Но никому и в голову не приходило разоблачить преступление, нарушить эту торопливую церемонию, скрытую от лишних глаз ночной мглой и грозой. Порывы ветра, хлеставшие по лицам, трепавшие одежды, казались гневом богов.

На следующий день, когда небо вновь стало безмятежно голубым, Нерон, ссылаясь на смерть Британика, призвал сенаторов сплотиться вокруг него. Они должны поддержать последнего из оставшихся в живых представителей священной генеалогической ветви, восходящей к Цезарю и Августу, вершителям человеческих судеб.

Я не спорил с Сенекой, утверждавшим, что причиной смерти Британика стала «высокая болезнь», эпилепсия, и что Нерон невиновен. Из его слов следовало, что он, Сенека, не мог быть сообщником злодеяния, да и не было никакого злодеяния. Однако я знал, как, впрочем, и весь город, что Нерон подарил Сенеке несколько домов и земельных участков, принадлежавших Британику. И мой учитель, философ-стоик, внушавший мне, что надо принимать добро и отвергать зло, вследствие этого преступления стал одним из богатейших людей Рима! При этом он по-прежнему довольствовался фигами, луковицами, оливками и водой, отказываясь от роскоши, смиренный и неприхотливый среди своего баснословного богатства.