И, чтобы окончательно отделить себя от Агриппины, обозначив все, что с ней связано, как далекое прошлое, он решил воздать матери новые почести: послал ей платье и драгоценности, принадлежавшие супругам и матерям усопших императоров. Это был роскошный дар, но Агриппина встретила его криками бешенства, сотрясавшими императорский дворец. В обмен на власть ей предлагают цацки! — вопила она. Нерон оттесняет ее, отделываясь тряпками, шитыми золотом и камешками! В довершение ко всему она узнала, что сын сместил с поста министра финансов вольноотпущенника Палласа, ее любовника и ближайшего сподвижника.

Я встретил ее как-то в сопровождении двух ликторов. Она лежала на носилках, бледная под слоем краски, со склоненной головой — смертельно раненная хищница.

17

— Нет ничего опаснее раненого хищника, — повторял Сенека.

Он медленно ходил по атриуму своего дома, сгорбившись и заложив руки за спиной. Когда он останавливался и выпрямлялся, его лицо поражало: осунувшееся, с резкими морщинами вдоль щек и нахмуренным лбом.

Меня он слушал внимательно. Я доказывал ему, что Агриппину покинули почти все ее сторонники. Сенаторы были очень довольны принятыми Нероном мерами, которые вписывались в существующие традиции, гласившие, что женщина, будь она даже матерью, сестрой или супругой императора, не должна вмешиваться в политику. Женские эмоции не должны влиять на государственные дела.

Сенека покачал головой.

— Можно ли представить себе и тем более сокрушить жестокость, безжалостность и коварство оскорбленной женщины? Боюсь, Серений, что Агриппина готова на все, даже на то, что нам может показаться чистым безумием. Ведь на кону ее жизнь.

Меня удивили его речи, опасения и даже страх, которые, казалось, овладели им, не оставив камня на камне от уверенности и спокойствия, отличавшими учителя всегда и особенно в эти последние недели, когда он старался повлиять на политику Нерона.

Он и Бурр, друг молодого императора, были самыми близкими его советниками.

В ореоле своей военной славы, потрясая изувеченной рукой, как самым ценным трофеем, Бурр позволял себе спорить с Нероном, и тот слушал его, как казалось, с уважением к этой суровой и цельной личности, пользовавшейся абсолютным доверием своих подчиненных — преторианцев.

Как Агриппина могла одержать верх над этими двумя людьми, постоянно находившимися рядом с Нероном и склонявшими его к отмене декретов и распоряжений императора Клавдия, этого трусливого, ограниченного и жестокого деспота, которого следует поскорее забыть? На месте его захоронения не должно быть ни стелы, ни памятника, лишь скромная каменная ограда, дающая понять, что времена пышных похорон прошли, что Клавдий отнюдь не стал новым Августом и что Агриппина превращалась во вдову человека, память которого недостойна возвеличивания!

Что же касается дочери Клавдия Октавии, то Нерон не упускал возможности показать всем то жалкое положение, до которого он ее низвел. Немногие почести, выпавшие на ее долю, она получила во время свадебной церемонии. Для остального — ночей наслаждения, страстных телесных игр — имелись Акта, Отон и Клавдий Сенецион.

Слушая меня, Сенека, казалось, успокаивался. По обыкновению своему, садился на край имплювия.

— Чтобы попасть в Агриппину, надо выстрелить в Клавдия, — соглашался учитель.

И рассказывал, что начал писать памфлет, полный разоблачений бывшего императора. Он смеялся.

— Я леплю его образ для потомков. Богоподобный Клавдий превращается в гнилую тыкву, он делается смешон. Прочтя мой памфлет, никто не осмелится вступиться за него.

Потом вдруг он снова мрачнел, на лице проступали глубокие морщины.

— Агриппина похожа на раненого хищника, — повторял он.

Сенека сказал, что Агриппина начала писать мемуары, в которых пытается обелить себя и прославляет память Клавдия. Утверждает, что невиновна в его смерти. Ведь и сенат, и Нерон объявили, что он пал жертвой коварного недуга. А если у кого-то есть сомнения — лично у нее они появились в последнее время, — то разве Нерон не твердит постоянно, что белые грибы — это пища богов? Но если грибы все же были отравлены, то, скорее всего, это сделал как раз Нерон, чем он, кстати, уже хвастался. Ведь плодами содеянного сполна воспользовался именно ее сын, а вовсе не она, униженная и отлученная от власти. Если же Клавдий был отравлен, то подозрение падает и на друзей его сына — увечного Бурра с его искалеченной рукой и ссыльного Сенеку, болтуна-профессора с жалом вместо языка.

— Она решила использовать Британика, — продолжал Сенека. — И примеряет на себя роль адвоката законного сына Клавдия.

Я напомнил учителю, как он утверждал, что Агриппина станет первой жертвой Британика.

— Она ранена и не хочет умирать. Она убеждена, что, если ей удастся добиться в верховном суде утверждения Британика в качестве законного наследника, он будет ей благодарен. Этот мальчик является для нее одновременно и мечом, и щитом. Британик — вот самая страшная опасность для нас!

Тринадцатого февраля ему исполнялось четырнадцать лет. Я наблюдал за ним на празднике во славу Сатурна.

Улицы Рима были заполнены людьми как никогда. На всех перекрестках стояли столы для азартных игр — в бабки и кости, поскольку в сатурналии было разрешено публично предаваться развлечениям, запрещенным в другое время.

Город полнился шумом, смехом женщин, преследуемых пьяными мужчинами, молодых людей, раскрашенных и надушенных, как женщины, предлагавших себя прохожим. Даже рабам в эти три дня в середине декабря, с семнадцатого по девятнадцатое, было позволено командовать своими хозяевами.

В одном из залов дворца я увидел Британика, молчаливого и достойного, державшегося особняком в разгульной толпе гостей Нерона.

Кидали жребий, кто будет королем сегодняшнего праздника. Был избран Нерон, никому и в голову не пришло предложить кого-то другого.

Нерон поднялся и, указав на Британика, велел ему выйти на середину зала и петь. Он смотрел на брата с издевкой, уверенный, что сумел выставить того на посмешище. Но Британик вышел и, слегка воздев руки вверх, начал мелодичным речитативом рассказывать историю своей жизни, свою горестную судьбу сына властителя, обобранного и бесправного, отодвинутого далеко в тень с того места, которое было ему предназначено по крови и по воле его отца.

Его искренность тронула меня. Затихли и гости, потрясенные и взволнованные, все во власти чувства жалости, ибо рядом с Британиком стоял Нерон — живое воплощение досады, горечи, мстительности и страха.

Медленно вернулся Британик на отведенное ему место в этой праздничной ночи, где маски оказались сброшены и подстроенная Нероном провокация обернулась против самого провокатора. Мне стало страшно за Британика. Он одержал верх над императором, даже не вступив с ним в сражение. Он лишь рассказал о том, что чувствовал.

Но за правду часто приходится платить жизнью.