– "Жажда жизни", – с торжественным видом провозгласил Джим.

– Это название песни Игги Попа, – сказал Пол.

– Знаю.

– И фильма про Ван Гога.

– Знаю.

Хотя в голосе Пола и сквозила высокопарность, он прекрасно понимал, что возражения – жалкие. Мы еще немного помусолили название и согласились, что "Жажда жизни" – то, что нужно. Этот разговор отнял у нас два с половиной часа, но мы наконец-то могли приняться за работу. Я включил микрофон и перевоплотился в ведущего "Голливуд-Боул".

– Дамы и господа, сегодня у нас первый концерт грандиозного тура по США. Из английского Балхама к нам приехала лучшая группа в мире. "Жажда жизни"!

Джим с Саймоном зааплодировали и засвистели, а Саймон еще и зажигалкой замахал над головой. Пол принял позу бесстрастной отчужденности – сидел и листал "Тайм-аут".

– Кто-нибудь хочет завтра вечером пойти на концерт? – загадочно спросил он.

– А что такое, кто играет?

– Вот, подумываю сходить в "Полумесяц". – Он взмахнул журналом. – Выступает новая группа под названием "Жажда жизни".

Повисла пауза.

– Плагиаторы долбаные! – брызнул слюной Джим. – Свистнули наше название!

* * *

В тот вечер мы ничего не записали. В какой-то момент я сказал: "Ладно, ребята, давайте работать", но это название было отвергнуто, так как оно звучит слишком похоже на "Люди за работой". Самое худшее мгновение наступило, когда посреди спора зазвонил мой мобильник, и я обнаружил на том конце Катерину.

– Что ты думаешь насчет имени Индия? – спросила она.

– Уже есть группа под названием "Индия", – ответил я.

Потом я попытался повторить это предложение, выделяя слово "группа", словно говоря: "Уже есть группа под названием "Индия", но это не значит, что нельзя назвать Индией ребенка". Слова мои ничего не значили, потому что я знал, что имя – всего лишь предлог, чтобы позвонить и поговорить после нашей ссоры.

От ее голоса я тут же заскучал по дому. Мои сожители так злили меня весь день, что захотелось вернуться к Катерине. Глупые упреки Пола по поводу манеры Джима заваривать чай и моей неспособности приготовить ужин, нудные вопросы Саймона, патологическая медлительность Джима и целый вечер, убитый в бессмысленных спорах, – все это сводило меня с ума. И тут меня посетило ужасное откровение. Я убежал от семьи в надежде вернуть себе толику здравого смысла, а напоролся на суррогатную семью, невыносимую, как и любая другая. Всякий раз, добираясь до дальнего края поля, я оглядывался, и сзади трава казалась гораздо зеленей, чем десять минут назад. Куда бы я ни сбежал, всюду мне будет хотеться чего-то большего. Я так корежу себя, обманываю любимую женщину, по уши залез в долги – и все ради чего? Ради того, чтобы все, что раздражает и нервирует меня, увязалось следом. Проблема не в Катерине и не в детях. И даже не в Джиме, Поле или Саймоне. Проблема – во мне.

Мне пятнадцать лет и я стою у театра неподалеку от площади Пикадилли. Еще шестьдесят старшеклассников только что вылезли из двух автобусов, чтобы посмотреть "Гамлета" Уильяма Шекспира. В пиджаках и галстуках они выглядят неуклюжими и стеснительными. Все вручили учителю английского чек от родителей, но платить полную цену нет нужды, потому что в театре работает моя мать, и она может снабдить нас билетами со скидкой. Точнее, это я так думал, о чем опрометчиво поведал учителю английского. На самом деле, моя мать работала в театре на полставки, чистила костюмы, и никаких билетов со скидкой достать, разумеется, не могла. Поэтому билеты для нас вообще не заказаны.

Мне хотелось оказать услугу. Когда учитель произнес название театра, я вскинул руку и протараторил про театральную маму, и учитель полушутя спросил:

– Ну, так, может, она сумеет достать нам билеты со скидкой, Майкл?

И я ответил, что наверняка сможет, а потом все начало расти, как снежный ком. Не знаю, почему я помалкивал все это время. Наверное, не хотелось никого расстраивать. Мне очень нравился мистер Станнард. Казалось, и я ему нравлюсь. Я не сказал правду, когда он спросил:

– Ведь твоя мама уже заказала билеты?

Наверное, это был подходящий момент для признания. Я не сказал правду, даже когда он заказывал два школьных автобуса, чтобы после спектакля учеников развезли по домам. Не сказал я правду, и когда он составлял список желающих посмотреть "Гамлета". Я ничего не сказал ему, даже когда все усаживались в автобусы.

Наши автобусы мчались наперегонки по двухрядному шоссе, а мы отчаянно болели за своих водителей. Все, кроме меня. Я-то знал, что мы тратим время впустую, и только я виноват в этом, и совсем скоро моя страшная тайна раскроется. Но я по-прежнему молчал.

И вот шестьдесят четыре школяра стоят в театральном фойе, а мистер Станнард препирается с билетершей и вдруг оборачивается ко мне:

– Майкл, ты говорил, что твоя мать заказала шестьдесят четыре билета, верно?

Вот тут-то я и признался. Сделал вид, будто давным-давно собирался рассказать, но попросту забыл.

– Совершенно верно. Я хотел сказать вам, что… что маме не положены скидки, поэтому я и не стал просить у нее билеты.

Мое напускное безразличие не убедило мистера Станнарда, что происшедшее – невинный пустяк. Администратор сообщил, что билеты на вечернее представление полностью проданы. Потерявший самообладание мистер Станнард подскочил ко мне. Говорят, что страх перед событием страшнее самого события. Но не в том случае – мое ожидание оказалось ерундой перед разъяренным мистером Станнардом. Думаю, даже другие учителя были смущены тем, как побагровело его лицо, как затряслось все его тело, и как он закричал на меня, брызжа слюной. А я стоял перед ним, не в силах придумать хоть что-то в свое оправдание, и лишь молча пожимал плечами в ответ на вопросы, которые он выплевывал мне в лицо. На лбу у мистера Станнарда вздулись вены, его лицо тряслось в двух дюймах от моего, и я чувствовал затхлую табачную вонь. Мистер Станнард был так зол на меня, что путал слова. Когда его ярость достигла пика, он заорал:

– И теперь весь класс увидит "Гамлета"!

– Нет, не увидит, сэр.

– Что?

– Вы сказали, что весь класс увидит "Гамлета".

– Я сказал, что не увидит!

– Нет, сэр, вы сказали, что увидит.

Возможно, я испортил вечер компании из шестидесяти четырех человек, но в этом вопросе я был совершенно прав.

– Не смей поправлять меня! Я сказал то, что хотел сказать!

Его пурпурные щеки все еще тряслись в двух дюймах от моего лицам, слюна брызгала на мой нос, но я не решался утереться.