– Зачем ей желтая лошадь? – пробормотал собеседник шпиона. – Ладно. Что было потом?

– Ничего. Она у себя. Писем не отправляла, больше никуда не ходила. Правда, к ней после ужина наведался Оленин, и они долго беседовали. О чем – неизвестно.

– Хорошо. – Собеседник шпиона достал из ящика стола несколько серебряных монет. – Продолжай за ней следить, только осторожно. Если выяснишь что-то важное, прямиком ко мне.

– Да, господин полковник. Конечно, господин полковник.

Господин полковник Войкевич откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы за головой и задумался. Глаза его в полумраке блестели, как черные алмазы, по губам то и дело пробегала улыбка.

– Да, – наконец промолвил он, глядя на висящий напротив портрет короля Владислава, – так что же вы задумали, баронесса Корф?

Австрийский резидент Томас Кислинг пребывал в самом скверном расположении духа.

Кислинг был высокий, узкоплечий, с жидкими усами и такими же жидкими светлыми волосами. Глаза у него были бесцветные, голос – ничем не примечательный. Вытянутое худое лицо пытался украшать такой же вытянутый нос, но без особого успеха. Во внешности Кислинга не было ничего яркого, ничего запоминающегося. И, хотя в ней не прослеживалось и ничего неприятного, его не любили ни женщины, ни дети, ни животные. Да что уж там – Кислинга вообще никто не любил. Сколько он себя помнил, он всегда оставался в стороне, играя роль наблюдателя, а все остальные находились где-то рядом, в поле его зрения. Они действовали, а он смотрел и делал выводы, не пытаясь слиться с окружающими. В школе за эту манеру его частенько колотили, но когда Кислинг вырос, тумаки как-то сами собой сошли на нет; более того, выяснилось, как нужен порой человек, умеющий наблюдать и делать выводы. У него был очень цепкий взгляд, а методичный холодный ум помогал отбрасывать несущественное и фокусироваться на важном. А так как наблюдательный человек видит многое из того, что окружающие хотели бы скрыть, то Кислинг был не слишком высокого мнения о других людях. Возможно, поэтому их нелюбовь или неприязнь никогда его не трогали. В жизни он любил только одно: свою работу. Душу его грела мысль, что история, о которой столько рассуждают болваны-профессора, делается в том числе и его руками, и для него не было большего наслаждения, чем удачное завершение многоходовой сложной комбинации, в результате которой его страна оказывалась в выигрыше, а противник терпел позорное фиаско. Это был самый прилежный, самый преданный сторонник Австрийской империи, и если бы ему кто-нибудь сказал, что империя, и император, и все, что составляло смысл его жизни, исчезнет, не пройдет и 20 лет, – он бы только рассмеялся холодным неприятным смешком и не поверил. Потому что тот, кто чувствует за собой силу своей державы, склонен забывать о том, что на всякую силу может найтись еще большая, которая ее сокрушит.

В Иллирии Кислингу, мечтавшему о просторе для своих интриг, поначалу было тесновато, но потом он втянулся в работу и стал находить большое удовольствие в том, чтобы вертеть местными сановниками и добиваться от них того, что ему было нужно. Очаровательная Лотта Рейнлейн была его идеей, и в случае, если бы она справилась с заданием и заставила короля пустить австрийцев в Дубровник, можно было считать все проблемы Австрии в этом регионе решенными. Однако тут Кислинг наткнулся на непонятное противодействие, которое сводило на нет все его усилия. Он приписывал его нерешительности Стефана, затем влиянию России, затем твердолобости министра иностранных дел Суботича, который дружил со ставленником русских генералом Ивановичем и вдобавок терпеть не мог австрийцев. Кислинг предписал Лотте быть еще более ласковой с королем и не без труда, но добился того, чтобы Суботичу дали отставку. Сменивший его министр с весьма монархической фамилией Деспотович относился к союзу с Австро-Венгрией куда благосклоннее, тем более что ему обещали очень хорошие деньги в случае, если австрийцы получат базу в Дубровнике. Однако, несмотря на все хлопоты резидента и его присных – Деспотовича и генерала Ракитича, – король только мило улыбался и отделывался туманными обещаниями, и из него никак, даже с помощью Лотты, не удавалось выудить соглашение. Время шло, дело не двигалось с места, и Кислинг начал нервничать. Известные депутаты вроде Старевича и Блажевича были против базы, но они не могли иметь решающего влияния на короля, потому что Старевич был республиканцем, а Блажевич предлагал утопический союз с Сербией. Одно время резидент полагал, что имеет дело с интригами, которые ведут либо королева-мать, либо наследник, преследующие какие-то свои цели. Тут в Любляне объявилась известная авантюристка баронесса Корф, и Кислинг понял, что с соглашением об австрийской базе лучше поторопиться, потому что русская база в этих водах была бы для его страны катастрофой. Однако вскоре после того, как Амалия арендовала у Верчелли Тиволи, с важными вестями явился Ракитич. Лицо, которое не желает пускать австрийцев в Дубровник, это не депутат, не министр, не сановник и не королевская особа, а просто алчный малый, который привык обтяпывать свои дела за чужой счет и вовсе не заинтересован в том, чтобы лишиться одного из своих источников дохода.

– Это Войкевич, чтоб его черти съели! – рявкнул Ракитич и стукнул по подлокотнику кулаком.

– Вы уверены? – мрачно спросил Кислинг.

– Король почти признался в этом Лотте, – проворчал Ракитич, немного успокоившись. – А она сразу же послала меня сказать вам. Нет сомнений, это полковник.

Кислинг вспомнил, сколько денег он передал Войкевичу, чтобы тот повлиял на короля и убедил его заключить нужное австрийцам соглашение. Так что, полковник банально его обманул?

– Вы же знаете его манеру, – сказал Ракитич. – Брать деньги со всех, много обещать и ничего не делать. Зачем подписывать соглашение, если ему платите вы, потом русские, потом итальянцы и даже сербы через Блажевича? Я бы не удивился, если бы он брал мзду даже с республиканцев, которые на всех углах кричат, что подкуп – это низко и они никогда до такого не опустятся.

Кислинг скрипнул зубами… из-за этого продажного прохвоста он потерял драгоценное время, соглашение не подписано, и еще эта баронесса Корф…

– Вам известно, что русские требуют у короля нейтралитета наших портов? – спросил генерал. – Они больше не просят, чтобы их корабли пустили в Дубровник.

– Ну, если так, они или очень наивны, или попросту глупы, – ответил Кислинг, и на его лице впервые с начала разговора появилось некое подобие улыбки. – Но, по крайней мере, это дает нам некоторую свободу маневра.

Ракитич кивнул.

– Я только ума не приложу, что нам делать с Войкевичем, – пожаловался он. – Я бы послал кого-нибудь из своих людей вызвать его на дуэль, да только это бессмысленно – он слишком хорошо стреляет.

Кислинг сосредоточенно размышлял, покусывая изнутри нижнюю губу. Конечно, Войкевич – жалкий тип, который возвысился лишь благодаря личному доверию двух королей, но оказывает на Стефана влияние. Причем такое, с которым справиться не в состоянии даже искусительница Лотта Рейнлейн.