Густавус Селенус, псевдоним герцога Брауншвейгского-Люнебургского (герцог – один из героев этой книги), в начале 1624 года издал в Люнебурге книгу на латыни «Cryptomenytices et cryptogrаphie», с титульным листом, содержащим многозначные аллюзии, точно пока не расшифрованные. В ней он описал все возможные виды тайнописи. Вот как объяснил герцог цель своей книги: «Конечная цель – раскрытие секрета. Ибо если не будет раскрытия пусть когда-нибудь кому-нибудь, наша работа проделана зря. Вместе с тем первое и самое главное условие, связанное с этой целью, таково: секрет должен быть хорошо охраняем; тайное содержание документа или письма должно быть или совсем непонятно, или понятно только после огромного труда для всех людей, кроме того одного, кому секрет предназначен; и таким образом автор послания не пострадает. Ибо раскрытие подобных секретов связано с величайшей опасностью, а зачастую даже с угрозой жизни. Из чего можно судить о важности этого искусства (тайнописи – М.Л.), даже о его исключительной ценности» [63]. Очень важно первое предложение: какую тайну он зашифровал в своей книге, раскрытие которой для кого-нибудь когда-нибудь оправдает написание этой книги? Автор прямо говорит – самая главная цель его сочинения открыть читателю некую тайну.

Книгу Густавуса Селенуса я держала в руках, но она написана на латыни, и, глядя на нее, я корила себя, что забыла латынь, – неудивительно: мы учили ее на первом курсе, что вопиюще неверно. Я внимательно рассматривала титульный лист. На нем четыре сюжета в отдельных рамках и три участника: импозантный старец, молодой писатель за конторкой и странствующий актер, которому писатель что-то передает. Троица, объединенная многозначительными действиями: один участник, писатель, пишет, сидя за конторкой, другой (старец) осеняет геральдической шляпой достоинства голову пишущего, они связаны шнуром, идущим от пояса пишущего, – это на нижней картинке; на левой писатель передает нечто человеку, похожему на странствующего актера, в руках у того – копье, на правой актер скачет на лошади. На верхней картинке море, лодка, вдали земля, Парнас и несколько огней, которые могут быть образом «Света науки» – символом просвещения Бэкона и розенкрейцеров. Книга была издана в апреле 1624, через четыре месяца после выхода Первого Фолио Шекспира (конец 1623). Боудич пишет, что содержание книги так интересно, что кто-то в Америке перевел ее, но перевод, к всеобщему сожалению, затерялся.

Август Брауншвейгский был на коронации Иакова Первого в 1603 году как представитель дома Брауншвейгских, посещал Оксфорд, где занимался книгой, написанной иероглифами: он был человек огромной образованности. И можно с уверенностью предположить, что он был знаком с графом Ратлендом, тоже присутствующим в качестве почетного гостя на коронации, – новый английский король по дороге в Лондон останавливался в Бельвуаре, где был встречен со всевозможной пышностью, провел с графом и его женой больше суток и пригласил его на коронацию. Напомню, что Ратленд, будучи в ссылке, не видел королевского двора больше двух лет. А Брауншвейг был в дальнем родстве с королевой Анной. Его двоюродный дядюшка женат на родной сестре английской королевы, брат этих сестер – датский король Христиан, хозяин Эльсинора, куда после коронации отправится с королевским поручением Ратленд. После его возвращения в Лондон вышло второе кварто «Гамлета» чуть не в два раза длиннее первого кварто 1603 года и к тому же с поправками, свидетельствующими, что его автор успел в промежутке между двумя «Гамлетами» побывать в Дании. Факт этот широко известен шекспироведам, вокруг него шли в прошлом веке сражения – стратфордианцы предполагают, что Шакспер узнал подробности датской придворной жизни от приятелей актеров, которые, путешествуя по Европе, заезжали и в Данию. Но это догадка, а посещение Ратлендом Эльсинора – факт. Сражайся не сражайся, факт – вещь упрямая.

Знакомство Ратленда и Августа Брауншвейгского и еще некоторые факты дают основание полагать, что Август Брауншвейгский был, похоже, прообразом Горацио в «Гамлете».

Титульные листы давали прекрасную возможность зашифровать некое важное сообщение.То же справедливо и по отношению к литературному творчеству. Искусство тайнописи не стояло на месте. В его развитии принимали участие лучшие умы того времени, практика эта была распространена по всей Европе. Одни прибегали к кодированию, сообщая информацию, которая могла стоить им жизни. Другие не хотели, чтобы слишком много людей знало о подробностях их жизни, – письма и тогда перлюстрировались; иные забавлялись криптограммами. Из писем, дневников, документов известно, какими скрытными людьми были принц Генри, старший сын короля Иакова, умерший восемнадцати лет в 1612 году (перед смертью он сжег все свои бумаги), и Фрэнсис Бэкон, о котором самый крупный знаток его жизни и творчества Дж. Спеддинг писал, что у него была личная тайна, но какая, он не может даже гадать.

Известно, что главным источником скудных сведений о Шекспире был и остается Бен Джонсон. Он сам написал в записной книжке, что «знал этого человека». Значит, именно в его пьесах и стихах надо искать Шекспира. На счастье, Бен действительно вывел Ратленда чуть не во всех своих комедиях, правда, его изображение субъективно, в ранних комедиях Ратленд представлен гротескно, возглавляет компанию самых разнообразных чудаков, но он легко узнаваем по общим приметам, переходящим из пьесы в пьесу и совпадающим с фактами его жизни, известными из архивных записей и сочинений историков. Пьесы прослеживают, как менялось отношение к нему Джонсона на протяжении жизни. Бен прожил на двадцать пять лет дольше своего поэтического соперника и потеплел к нему только в конце жизни, если не считать коротенькой оттепели в 1601 году. Граф тогда был в Тауэре, и Бен написал пьесу «Поэтастр», где сочувственно вывел Ратленда под именем Овидия-младшего и в аллегорической манере просил у Елизаветы снисхождения – какой Овидий преступник, он ведь поэт. Пьесы Джонсона содержат аллюзии, которые и тогда были понятны далеко не всем: по-видимому, они связаны с какой-то тайной. А последующим поколениям приходится только гадать, какие жизненные ситуации скрыты за сюжетной ширмой.

Бен Джонсон нигде ни разу не проговорился, кого он осмеивает. У него есть несколько стихотворений в сборнике «Эпиграммы», обращенные к анониму; в одном он успокаивает его, что не назовет его имени. Исследователи объединяют эти стихи, относя их к одному человеку.

Вот одно из них:

To one that desired me not to name him

Be safe, nor feared thy self so good a fame,

That, any way, my booked should speaker thy name;

For, if you shame, ranck’d with my friends, to goes,

I am more ashamed to have thee thought my foe.

Подстрочный перевод:

Тому, кто не желает,