— А что будешь делать с пленницами? — игриво спросил Корней, все сражение просидевший на верхушке дерева.

Среди двух сотен пленных кутигур женщин набралось десятка четыре. Возле них уже вертелось немало пышущих вожделением сынов южных краев. Охраняющие пленных княжеские гриди как могли объясняли им, что женщин, и то наутро следующего дня, получат лишь самые отличившиеся воины. Подойдя к пленницам, Дарник тяжелым взглядом оглядел их. Беспомощных красавиц, вызывающих жалость, среди них не имелось, наоборот, в каждой заметен был некий еще нерастраченный сгусток лютости и безжалостности. А их плоские бурые лица с ниточками-губами могли возбуждать вожделение разве что у самих кутигурских мужчин. Сначала князь хотел тут же, не дожидаясь следующего дня, отдать пленниц на забаву воинам. Но это показалось ему слишком слабым и не соответствующим их вине. Можно было изуродовать каленым железом их лица и отпустить. Однако это наверняка сделает их еще более уважаемыми среди соплеменников, к тому же по ночам красота лица не имеет особого значения. Отрубить им кисть руки, как он делал с предателями-словенами? Тоже не то. Таких обременительных калек кутигуры могут просто принести в жертву своим богам, и все.

— Позвать лекарей, — приказал князь гонцам.

Когда лекари явились, он распорядился, чтобы каждой из пленниц на правой руке отрубили по три пальца — воевать не сможет, а заниматься домашним хозяйством вполне, да и ласки беспалой жены не самая приятная вещь на свете.

— Какие именно три пальца? — спросил палач.

— Те, что в середине. И чтобы ни одна не истекла кровью! — Последнее относилось к лекарям.

Что касается пленных мужчин, то Дарник запретил гридям снимать с них боевые доспехи.

По всему стану стучали топоры, ополченцы расчищали место для большого общего стана, складывали срубленные кусты и деревья для погребальных костров. Хорунжие доложили о потерях. Среди липовцев убитых было около сотни, еще четыре сотни недосчитались союзники, и две с половиной тысячи составляли потери кутигур. Дарник прикинул, что если тех действительно двадцать — тридцать тысяч, то выигрыша в пропорции убитых никакого нет.

Посланные разъезды дозорных сообщили, что гарь тянется на несколько верст, и следы большой конницы ведут далеко на север. Всех удивляло, что от кутигур не явились переговорщики договариваться насчет своих пленных и раненых.

— Для них, кто упал с коня, тот пропал и должен еще заслужить, чтобы его приняли назад, — так объяснил один пожилой тарначский сотский.

— А если это будет хан или тысячский? — полюбопытствовал князь.

— То же самое, — отвечал тарнач. — Они своих умерших оставляют прямо на земле для воронья и волков. Считают, что раз их предки-волки не хоронили своих погибших, то и им нельзя.

Сей чудовищный обычай до глубины души потряс Дарника. Вот она, свобода ото всего и ото всех! Не надо ни о чем пыжиться, ревниво сравнивать свое племя с другими. Пройдет время, и никто не вспомнит, кто такие кутигуры, и были ли они вообще. Только сегодняшнее существование — без всякого прошлого и будущего. Каким все же великим народом надо быть, чтобы вот так не бояться забвения!

Восхищения заслуживали и кутигурские булавы. Еще в детстве Дарника сильно смущала взаимная порча при столкновении мечей и доспехов. Поэтому ему всегда больше нравилось орудовать обушком клевца, дабы лишь немного погнуть чужое железо, но оставить целым. Кутигуры пошли еще дальше, полностью отказавшись от острого ударного оружия. К тому же легкая булава была быстрей большого обоюдоострого меча.

Союзные воеводы входили в княжеский шатер присмиревшие и напряженные, даже говорить первыми не решались.

— Гоняться без обоза по степи за кутигурами глупо и опасно. — Рыбья Кровь первым нарушил общее молчание. — Сначала сделаем укрепленный стан здесь, куда всегда можно отступить, перевезем все повозки и припасы и только тогда пойдем в степь. Кроме мужчин и женщин у них есть старики, дети и запасные табуны лошадей, их и будем искать. Заставим кутигур самих на нас нападать.

— А если быстро не найдем стариков и детей? — спросил наместник, своим вопросом как бы давая право липовскому князю все решать самому.

— Вернемся в укрепленный стан, пополним припасы и снова пойдем искать.

— Дозорные говорят, что они пошли на север, значит на Булгарию, — хмуро произнес Завила.

— Если они пойдут на Булгарию, то только затем, чтобы просить помощи против нашего войска, — саркастически заметил Дарник.

Все дружно засмеялись. Разговор сам собой перешел на то, какие нужны припасы, сколько повозок и запасных лошадей, как будет строиться общее управление. К предстоящим боевым действиям не возвращались — подразумевалось, что все безоговорочно приняли предложение князя.

На следующий день с прибытием последних наемников состоялся смотр всего черноярского войска. Дарник, не торопясь, обходил весь строй, пристально разглядывая не столько внешний вид и оружие, сколько сами лица воинов, и давая им рассмотреть себя. Без малого пять тысяч бойцов выстроились перед ним, большинство — опытные бойники, привыкшие каждое лето проявлять свою сноровку и храбрость. Обычно они с небрежными ухмылками встречали любых незнакомых воевод. Сейчас было иначе. За два дня липовский князь не только подтвердил все прежние хвалебные слухи о себе, но буквально покорил их своим презрением к осторожности других воевод и безупречными действиями на поле боя против куда более сильного противника. И все жадно глядели на Дарника, уже не замечая его молодости и худощавости, а видя лишь прирожденного воителя, способного вырвать громкую и славную победу.

Тут же прошло награждение особо отличившихся воинов и вожаков. Каждый полк заранее выбрал по три лучших воина и два вожака. Все они получили от князя по медной фалере. Так как в числе отличившихся трудно было выявить самых лучших, то награждаемых серебряной фалерой, одного воина и одного вожака, выбирали по жребию. Не забыл князь наградить и четверых лазутчиков, ночевавших на левом берегу в первую ночь. Те, кто вовремя не успел переправиться и не участвовал в сражении, бледнели и краснели от досады и зависти.

Затем настал черед пленных.

— Никто из кутигур не сдался сам, всех взяли силой, — объявил Рыбья Кровь. — За храбрость наказывать нельзя, поэтому в рабство они не пойдут.

Для раненых пленных выделили десяток телег, мужчинам вернули их булавы и луки, а с женщин, наоборот, в добавление к изуродованным рукам сорвали всю одежду. Затем всем пленникам указали: идите, вы свободны. Пугливо оглядываясь, колонна кутигур тронулась в степь.

Опять никто князю не перечил, хотя мало кто понимал его распоряжение. Позже один гурганский сотский не выдержал и через толмача спросил:

— Почему пленным отдали их оружие?

— Так они покроют себя еще большим бесчестьем, — объяснил Дарник. — Имея оружие, они не смогли защитить своих женщин — что может быть позорнее.

— Когда их женщинам отрубали пальцы, оружия у мужчин не было, — подумав, сказал гурганец.