Матросы работали молча, разве что кто-нибудь время от времени, когда буйковый якорь падал ему на ногу, отпускал ругательства. Они работали ровно и надежно, словно машины, вот только их руки были сделаны не из железа. Соленая вода разъедала кожу и оставляла глубокие раны; руки стали буро-красными, словно свежая кровяная колбаса. Но это их особо не беспокоило, от холода циркуляция крови в сосудах замедлилась, и руки почти ничего не чувствовали.

За всю следующую неделю не случилось никаких происшествий, за исключением того, что на море время от времени поднималось сильное волнение, отчего у Фёгеле начиналась морская болезнь, и он мечтал поскорее умереть. Но когда через пять дней погода улучшилась, он тут же воспрял духом и раздумал умирать.

«Альбатрос» и другие тральщики шли строем фронта, как вдруг на горизонте появился двухмоторный самолет. Объявили боевую тревогу. Места Тайхмана, Бюлова и Фёгеле по боевому расписанию находились у 20-миллиметрового зенитного автоматического орудия, которое на корабле называли пулеметом. Хейне занял свой пост на мостике у машинного телеграфа, а Штолленберг — у 55-миллиметрового орудия на носу, где он был четвертым номером расчета. Это орудие команда называла «ночным сторожем», поскольку оно всегда вступало в бой, когда он уже заканчивался. Его расчет, состоявший из пяти матросов, ничего не мог с этим поделать. Орудие было изготовлено еще в Первую мировую войну, его затворный механизм был сильно изношен, и работать с ним было трудно, а прицел был прямо-таки доисторическим. На «Альбатросе» считалось наказанием попасть в расчет «ночного сторожа». Поэтому матросы не испытывали никакой любви к своему орудию, что отнюдь не способствовало улучшению качества стрельбы.

Самолет летел прямо на флотилию.

— Надеюсь, это самолет противника, — сказал Штюве, занявший свое место у 20-миллиметрового орудия. Тайхман был при нем заряжающим.

— Выстрели по нему, и сразу узнаешь, — посоветовал Тайхман. Он сжал металлическую поверхность магазина, ладони его повлажнели, а по спине забегали мурашки.

— Не учи ученого, — огрызнулся Штюве. — Без команды стрелять нельзя. — Тайхман ощутил приступ раздражения.

Самолет отвернул влево. С флагмана флотилии сделали выстрел спереди по курсу самолета, чтобы заставить его выдать свою принадлежность. Самолет накренился для разворота, и все увидели на его крыльях английские опознавательные знаки. И тут он ринулся в атаку, летя на бреющем полете. Маневр был прост, но очень эффективен.

Тральщики шли строем фронта. Самолет зашел сбоку, перпендикулярно их курсу, в результате чего только самый крайний слева корабль мог вести по нему огонь. Другие тральщики стрелять не могли, а буйковое судно находилось далеко позади и не могло прийти им на помощь.

Самолет пролетел над «Альбатросом» самым последним. В эту же самую минуту отказал зарядный механизм 20-миллиметрового автомата, а расчет кормового орудия не мог стрелять из-за того, что дым трубы закрыл от него самолет. Стрелял только Штюве. Он попал в правое крыло самолета, и его мотор задымил. Оставляя за собой шлейф дыма, он пролетел, почти касаясь поверхности воды, вне досягаемости корабельных «пулеметов». Попасть в него могло только 55-миллиметровое орудие на носу. Бум! — бухнул «ночной сторож», выстрелив в то место, где полминуты назад находился английский самолет. Когда прозвучал второй выстрел, он уже успел скрыться за горизонтом.

— Болваны! — обругал прислугу «ночного сторожа» старпом. — Вам тут что, цирк?

— Всемогущий Боже, господа, — ругался капитан, — это же вам не увеселительный круиз!

С флагмана флотилии передали:

«От С — всем кораблям: флагман недоволен стрельбой».

Козлом отпущения стал Остербур, который командовал орудийным расчетом. На его долю пришлась большая часть ругани.

Во время обеда всплыла еще одна мина. «Альбатрос», снова выполнявший обязанности буйкового судна, застопорил ход.

— Где группа уничтожения мин, черт побери? — заорал старпом.

— На этот раз пошлите других, — сказал командир.

— Я думаю, гардемарины справятся с этим делом лучше других, господин капитан, — быстро произнес Паули, прикладывая руку к козырьку фуражки.

— В любом случае только добровольцы.

Поскольку на море поднялись волны, подготовили бот с правого борта.

— Бот готов к спуску, — доложил командиру старпом.

— Спустить бот на воду, — скомандовал командир.

— Спустить бот на воду, — повторил команду старпом и тут же заорал на четверых добровольцев: — Я же приказал спустить бот на воду. У вас что, уши грязью забило?

— Мы подумали, — оправдывался Хейне, — что вы только повторили приказ командира, и ждали вашей личной команды.

— Отставить пререкания, — рявкнул старпом.

— Да оставь ты его, Хейне, — сказал Фёгеле, — он ведь долбанутый.

— Фамилия этого матроса? — прорычал старпом.

— Матрос второго класса Фёгеле.

— Я доложу командиру о твоем поведении.

— Доложите, — сказал Фёгеле, — только дождитесь, когда я вернусь, — добавил он и, обращаясь к своим товарищам, произнес: — Пошли, ребята.

— Я встану у пулемета и прикрою вас, если англичане вернутся, — пообещал Штюве, пока бот спускали на воду.

— Очень любезно с твоей стороны, — ответил Хейне.

Командир перегнулся через поручни:

— Эта штука движется быстрее плота. Идите к мине на полной скорости, но вовремя заглушите мотор, чтобы не столкнуться с ней. Подгребете на веслах. Удачи.

Они шли на хорошей скорости. Подвесной мотор работал как зверь. В ста метрах от мины его выключили. Друзья налегли на весла. Хейне выкрикивал расстояние до мины. Совершенно напрасное дело, но весла ему не досталось, а это была какая-никакая работа. За несколько метров до цели они перестали грести и сложили весла. Шлюпка медленно приблизилась к мине, которая колыхалась на волнах, словно поплавок. Осторожно, стараясь не задеть ее свинцовые рога, Хейне придерживал ее руками, а Тайхман — крюком. Штолленберг сделал большой шлаг троса и набросил его на мину. После этого он тянул трос, пока на поверхности не показалась часть якорной цепи. Хейне взял трос и пропустил его в одно из звеньев цепи. Друзья протянули ему гаечный ключ, и он начал отворачивать рога. Открутив три из них, он передал их Фёгеле, чтобы тот положил их на брезент под банку шлюпки. Прежде чем приступить к откручиванию последнего рога, он потряс руками — они одеревенели от холода. Тайхман сказал ему, чтобы он поторапливался — никому не хочется попасть на тот свет из-за этого чертова рога.

— Пусть кто-нибудь другой им займется, — попросил Хейне. — Я совсем не чувствую пальцев.

Тайхман и Хейне поменялись местами. Тайхман передал Фёгеле лодочный крюк. На секунду Фёгеле отпустил мину.

— Осторожно! — крикнул Хейне. Шлюпка рыскнула на ветру и задела кормой свинцовый рог мины. Тайхман осознал, что случилось, только тогда, когда увидел лицо Хейне. Оно было совершенно белым.