Неожиданно мне пришли в голову строки Пушкина: «Есть упоение в бою». Да, в бою действительно есть упоение. Когда твой танк прет вперед, сминая все на своем пути, ты думаешь только о выполнении поставленной перед тобой – не важно кем именно, командиром или тобой самим, – задачи. О смерти даже не вспоминаешь. Смерти попросту нет. Думаю, что ощущение это не зависит от того, едешь ли ты в громыхающей металлической громадине, мчишься вперед на лихом коне или идешь навстречу пулеметной смерти в пешей атаке.

Но сейчас-то не бой. И вот это тягостное ожидание; тягомотное ничегонеделанье, когда время тянется, словно древесная смола, когда нагреешь ее в пальцах, а потом растягиваешь в разные стороны. Проявлять инициативу не сложно, сложнее – не проявлять, понимая, что самое важное сейчас – не предпринять ничего лишнего.

– Командир, фрицы «Раков» тащат. То ли три, то ли четыре – пока не видать. Во-он тама, в лесочке, видите?

Я приникла к панораме, осматриваясь. Интересно, что у них там, в так сказать наличии? Тридцатисемимиллиметровые «колотушки», дальние родственнички наших сорокапяток, нам не опасны, практически, на любом расстоянии. Впрочем, не такие ж немцы идиоты, чтобы выставить против нашего бронированного монстра эти пукалки?! РаК-40 калибром семь с половиной сантиметров? Это, конечно, серьезнее! В лоб с такого расстояния вряд ли пробьют, а вот в борт – запросто. Или ходовую раскурочат. Хотя, что им от той ходовой, солярки-то все равно нет… Гм, интересно, откуда мне все это известно? Неужели память реципиента-аватара соизволила на помощь прийти? А ведь похоже, что именно «сороковые»! Плохо…

– Орудие зарядить. Стреляем только наверняка. Ствол пока окончательно не доворачивать, пусть думают, что мы их не обнаружили.

– Командир, а если не успеем? Ну, довернуть, то исть…

– Успеем. Пока они развернутся, пока изготовятся к стрельбе.

А если не успеем, мелькнула предательская мыслишка, то наше сидение просто окончится раньше, чем могло бы, и с меньшей пользой.

Немцы копошились в зарослях, готовя противотанковые пушки к стрельбе. Похоже, они и в самом деле полагали, что русский бронированный монстр их не заметил…

– Командир…

– Вижу. Давай!

Высокая угловатая башня нашего самоходного ДОТа величественно развернулась в сторону изготовившихся к стрельбе немецких противотанкистов. Развернулась как-то слишком медленно, а может, мне просто это казалось.

– Огонь!

Залп. Броня уже привычно загудела, отзываясь на удар танковой пушки. Еще не успела осесть поднятая выстрелом пыль, когда между двумя немецкими орудиями взметнулся к небу могучий огненно-дымный фонтан разрыва. Одну пушку разнесло практически в клочья вместе с расчетом. Вторая тоже вряд ли сможет еще раз выстрелить – из измочаленных, курящихся тротиловым дымом кустов торчит лишь погнутая взрывом станина и скособоченный орудийный щит. Расчет если он вообще уцелел тоже вряд ли пребывает в добром здравии.

Осталось последнее ПТО и невидимый в зарослях тягач. Несколько минут уходит на поиск орудия и прицеливание, затем я подаю команду:

– Огонь!

Взрыв. И долей мгновения спустя – еще один, пожалуй, даже более мощный, видимо, взорвались ящики со снарядами. К небу взлетают какие-то бесформенные обломки, ветви, изорванные лохмотья металла. Все…

– Три – ноль, – спокойно констатировал Янис. – То есть четыре, если с тягачом считать. Только теперь они, если не дураки, применят что-нибудь помощнее. Зенитку, например, или авиацию вызовут.

Напоминание о применении авиации, знаменитых немецких «Штук», пикирующих Ю-87, мне совсем не нравится. Нам и одного самолета за глаза хватит, мы ж для немецкого аса будем, словно неподвижная мишень на полигоне – и захочет, не промахнется. Да что там аса! Для любого, даже только что вышедшего из летной школы зеленого пилота. С первого захода накроет… Поколебавшись, отправляю двоих к посадке нарубить веток для маскировки. От тех фрицев, что по земле на нас попрут, это не защитит, понятно, а вот с воздуха? С воздуха угловатый танк, отбрасывающий четкую тень, и бесформенный ворох ветвей будут смотреться совсем по-разному, знаете ли…

Однако волновалась я пока что зря: авиацию немцы вызывать не стали. Тоже пока что, надо полагать. Зато подтянули помянутую Янисом зенитную пушку, длинноствольную «ахт-ахт». Ту самую, на счету которой в этой войне будут многие сотни, а то и тысячи сожженных советских танков. По-крайней мере пока у нас не появятся Т-34-85 и ИС-2. Правда, выкатывать ее на открытое место, на сей раз, побоялись, открыв огонь с максимальной дистанции почти в полтора километра. В принципе, наша «эм-десять-тэ» спокойно могла добить и на такое расстояние, но вот точность я уже гарантировать не могла. С другой стороны, у нас еще целых тридцать снарядов, тридцать! Ну то есть «выстрелов раздельно-гильзового заряжания», разумеется! И…

Бабах! Выпущенный зениткой пробный снаряд рванул в нескольких метрах от танка. По мощной броне затарахтели выдранные комья сухой глины, звонко лупанули раскаленные осколки. Приборы наблюдения заволокло пылью и дымом. Сорокашеститонный танк, конечно, даже не покачнулся, однако я отчего-то явственно ощутила удар волны спрессованного воздуха в броню. Промазали, гады… на первый раз.

– Наводи. Огонь.

Теперь выстрелили мы. Приникнув к обрезиненному налобнику, я ждала попадания, закусив от волнения и без того обветренную и искусанную нижнюю губу. Есть! Могучий султан взрыва поднялся, вырывая кусты и деревца, с явным, метров в сто, недолетом. Плохо…

Немцы шарахнули в ответ, внеся необходимые поправки. И снова промазали. Снаряд рванул где-то за кормой, осколки отбили по броне барабанную дробь.

– Мажут, гады! – Почему-то мне показалось, что, не находись мы в танке, Колька сейчас смачно плюнул бы себе под ноги. Но в танке, как известно, не плюются.

– Мазать-то мажут, – рассудительно заметил наводчик, к которому до сих пор никто по имени почему-то так и не обратился. – Да только скоро наш черед придет. У них снаряды бронебойные, уж если такая дура жахнет, мало нам точно не покажется. Хоть в упор, хоть с полутора кэмэ – все одно, амбец нам.

– Панику разводишь? – презрительно поинтересовался Янис. – Так к тебе вопрос. Целься точнее, и мы их сделаем. Нам, в отличие от них, достаточно наш «чемодан» просто рядом с пушкой положить, и все.

– Почему панику? – пожал плечами наводчик. – А вот насчет целиться поточнее… перелазь на мое место, и посмотрим…

– Отставить, – рявкнула я. – Наводи, давай. Готов? Огонь!

Гаубица ахнула, выплевывая в направлении немецкого орудия сорокакилограммовую осколочно-фугасную смерть. Разрыв взметнулся уже гораздо ближе… и правее. И особого вреда немцам не принес.

– От падлюки! – вздохнул помощник заряжающего, непонятно кому адресуя свое раздражение, не то наводчику, не то немцам. Негромко и, как всегда, заковыристо выругался мехвод. Наводчик и заряжающий просто вздохнули.