Игорь заметил и по-детски пухловатую мочку уха с устремившейся в треугольный колодец ключицы серебряной сережкой. И ровную, крупную линию бедер, резко очерченную подушками дивана, и тускло-мраморный излом колена, выступающий из под края белого сарафана. Ирина поняла, что он ее увидел именно такой, какой ей хотелось видеть себя в глазах окружающих.

– Кофе?

– Да. И еще воды какой-нибудь, – кивнула Ирина. – Вы извините, Игорь, что я вас так выдернула. Просто хотела отдать вам несколько фотографий. Когда Саша был жив и в уме, давно еще, он постоянно показывал мне фотографии своей юности. Там часто мелькали вы, и Саша все расстраивался, что тогда, в той жизни, он обещал отдать вам эти снимки и так и не отдал. Это когда вы ездили в стройотряд в Молдавии. Помните?

– Помню. Да. Это, мне кажется, восьмидесятый год? Олимпиада была?

– Точно, – Ирина достала из пакета пластиковую папку и протянула ему. – Вот.

– А что с ним случилось? Он болел?

– Алкоголизм – это страшная болезнь. Она выжигает все доброе, что изначально есть в каждом человеке.

– Сашка много пил? Извини за дурацкий вопрос. Я понял. Просто пытаюсь осознать, что ли…

– Ничего. Он не просто много пил. Алкоголь стал частью его. Как имя, как руки-ноги, как мозг! Хотя мозга уже не было в последние годы. Когда мы еще не развелись, он тащил из дома все. На пропой. Книги, коллекцию монет моего отца, вещи, его, мои, золото-серебро домашнее. Все, что можно было хоть как-то поменять на водку.

– Кошмар. А ведь он был очень талантливый переводчик. Помню, он переводил с французского Артюра Рембо. Так, для себя, и очень классно получалось.

Игорь перебирал фотографии. Там стояли в обнимку два молодых парня, в руках один держал за уши кролика, другой пытался что-то выпить из трехлитровой банки.

– Да. Это мы в Бендерах. Вино это местное, разливное, а кролика я тогда в шутку купил на рынке Сашке на день рождения. По-моему, в августе у него?

– Двадцатого, – кивнула головой Ирина. – Когда у нас родился сын, думала, он как-то остепенится. Нет. Все пошло колесом. Вылетел с одной работы, другой, потом его и брать перестали в приличные места. Работал то в палатке мороженого, то цветами торговал, то газетами. Но к этому времени мы уже развелись.

Ирина говорила неровно, то сбиваясь на скороговорку, то наоборот растягивала слова. Сквозь фотографии Игорь смотрел на изгиб ее плотных бедер, на шов трусов, выступающий сквозь сарафан, и думал, что же там находится дальше.

«Живота нет. Держится в форме. Тогда должно быть весьма соблазнительно… А грудь? Ну грудь так себе. Из серии „подразумевается“. А вот бедра… Да…»

Он напряг зрение и сквозь неплотную ткань, казалось, даже увидел сероватую тень на лобке. И очнулся.

«Господи, о чем я думаю! Человек рассказывает о трагедии с моим другом, а я… Что же творится у меня с головой? Почему так? Я что, похотливый павиан? Да не был я никогда таким! Скорее, наоборот. Что наоборот? Все наоборот».

– …Вот тогда, после этого случая, я поняла, что надо разводиться. Что дальше терпеть нельзя. Мы разошлись. Он честно оставил квартиру мне. И сыну. Уехал к маме. Пока была жива Светлана Львовна, и он как-то жил. То зашивался, то расшивался, то работал, то нет. Но как-то существовал. Бывали просветы. Потом, когда она умерла, начался ад. Пока он все не пропил, включая наволочки, остановиться не мог. А потом он исчез. Совсем. Просто пропал.

– Куда?

– В никуда. Пропал и все.

Ирина помешивала кофе и смотрела на барную стойку, где торчала ваза, похожая на огромную прозрачную колбу для химических опытов, густо заполненная нарциссами. Их было много, пятьдесят, сто нежных белых головок на длинных лепестках. Они даже казались ненастоящими, искусственными, из папье-маше, такие в изобилии продаются на русских кладбищах, но Игорь знал, что они самые что ни на есть настоящие. И живые. Его уже интересовал этот вопрос, и с неделю назад он уже проверял цветы на достоверность.

Ирина продолжала говорить. Игорь иногда кивал головой. Он уже понял, что случилось с Сашкой. Такие истории он уже слышал. Это настолько больно, насколько и обыденно. Игорь смотрел на сахарницу, стоящую на столе. Там горкой громоздились грязноватые, светло-коричневые обломки модного тростникового сахара.

«Интересно, раньше в поэзии, да и в прозе была избитая метафора, сравнения чистоты, белизны с сахаром. А сейчас и этого нет! Как странно! Что-то исчезает из жизни. Конечно, речь не об идиотском сахаре, о другом. Происходит слом ориентиров. Понятий. Интересно, это только у меня или вообще в мире, в жизни? Хотя какая разница! Если это происходит у меня, значит, меняется и весь мир!»

– …Искали долго. Больницы, морги, неопознанные трупы. Все впустую. Человек просто исчез. Как не было на свете Сашки. А однажды иду мимо его дома, бывшего дома, на Войковской, совершенно случайно, ученик появился, я к нему ехала, а из Сашкиных окон летит мебель. Его мебель. У него четвертый этаж. Был. Летят стулья старые, трельяж из прихожей, кухонные табуретки. Ну, чтобы не таскать, просто выкидывают. Вдруг вижу, на деревьях повисла тряпка. Большая. Это же пальто старое Светланы Львовны! Такое бежевое, модно было когда-то, с норковым воротничком. Я в дом: что же вы делаете? А там ребята такие шустрые, азербайджанцы что ли, говорят, иди, милая, лесом, это теперь наша квартира. Мы ее купили у хозяина. Еще давно. Я орать. Они милицию вызвали. Меня отвели к участковому, я говорю: как же так, там же Саша живет! А мент так и говорит: все по закону, продал твой Сашка квартиру и уехал. В неизвестном направлении. Гады.

Ирина прикоснулась губами к чашке с кофе, достала из сумочки сигареты и закурила.

– Будь проклята эта демократия. Будь проклята эта продажа квартир. Потом я узнала, что это обычная схема. Находят одинокого алкаша, поят, поят на халяву, потом в долг, потом долги отдавать надо, потом подбивают продать квартиру, и все. Либо просто выкидывают, либо убивают, либо отправляют в тьмутаракань в сельский сарай. И менты. Обычно всем этим они занимаются, ну, если не впрямую, то знают точно и за денежку помалкивают. Вот так вот, – Ирина опять коснулась губами чашки с кофе. – Знаешь, знаете, Саша мне не снится. Почти. А вот то пальто бежевое с дешевенькой норкой, висящее на ветках, часто вижу.

– А что потом?

– Потом… Я писала заявления, дергала ментов, его нехотя искали, больше для проформы, конечно, потому что таких случаев сотни по Москве. Дорого у нас квартиры стоят, дорого. А потом неделю назад позвонили и пригласили на опознание. Нашли труп неопознанный во Владимирской области, город Покров. Он уже там три месяца лежал. Где-то в пригороде, в лесу нашли, как снег сходить начал. Опознала с трудом. Кошмар это. Ну и похоронили вчера рядом с матерью. А сегодня вот решила отдать фотографии, он же хотел, чтобы они у вас были. Только так и не собрался отдать. Альбом у меня остался, когда мы разводились.

– Спасибо.