Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец-то, в кои-то веки разговор о математике вызвал у меня радость — через некоторое время я обнаружил себя слегка покусывающим розоватую нижнюю губу своей собеседницы. Она поцеловала меня и передвинулась со своего сиденья на мое, так что теперь ее груди сквозь футболку с названием группы «R.Е.М.» касались моей груди. Мы целовались, и от нее веяло пивом и медом.
На мгновение она прервалась, чтобы перевести дыхание.
— Ты знаешь, что сегодня за день? — спросила она.
— За исключением того, что это счастливый день для меня, нет.
— Пока еще не счастливый, мистер.
— Ладно, так что за день сегодня?
— Начало солнцестояния. Знаешь, что такое?
— Самый длинный день в году.
— Правильно, — сказала она, не скрывая удивления. — Мы собираемся на рейв-дискотеку во Флэт-Айронз, под Боулдером. Ты когда-нибудь был в Боулдере?
— Мы только приехали, — ответил я.
— Денвер — отстой, чувак. Вот Боулдер — это да. Не бывал на рейверских тусовках? Тебе понадобится спальник. Попробую раздобыть тебе. Ты принимаешь экстези? Мы хотим танцевать всю ночь, до восхода.
— Зачем?
— Ты что, не слушаешь, что я говорю? Это же самая короткая ночь в году! Ночь летнего солнцестояния. Погоди, у меня есть флаерс.
Она полезла в задний карман своих облегающих джинсов. В то время рейверские тусовки были нелегальными. Они устраивались втайне, и информация распространялась от одного к другому. Рейв и экстези были новинкой для Америки. Рейв-культура здесь находилась на самой ранней стадии. Все серьезно, на подъеме. Подумать только! На флаерсе красовалась огромная строчная буквае, и ниже было написано:
«Рейв-сумасшествие в середине лета.
Эйсид-хаус.
Танцы до восхода солнца».
— Дело серьезное, — сказал я с некоторым скепсисом.
— Не хочешь — не надо.
Я уставился на нее. Она была милая и нравилась мне. Хотелось успокоить ее. Вспомнились слова Гейне, моего любимого поэта, высказавшегося о маках.
— Как ты сказал? — не поняла она.
— Du bist wie eine Blume — дитя, как цветок, ты прекрасна,[13]— повторил я.
Она покраснела от удовольствия. Вздохнула. К моему удивлению, она не знала этой строчки, возможно, не интересовалась немецким, далеко не самым романтичным языком.
Она придвинулась ко мне, и мы вновь стали целоваться, пока не вернулся Джон со своей подругой.
— Выглядите вы серьезно, вряд ли вы обсуждали, к примеру, возвращение моды на бороды, — подмигнул мне Джон.
— Да и вы, скорее всего, не о мотоциклах разговаривали…
— Да ладно! Ты слышал про рейв, присоединяешься? — спросил Джон с надеждой в улыбке.
— Я не знаю, откуда в вас столько энергии, я бы домой пошел…
— Не-не-не, рейв-туса будет в Боулдере, нам туда завтра все равно надо, так? В офис Виктории?
— И?
— Так нам по пути!
Я не знал, что возразить, к тому же девчонка была — просто чудо.
— О'кей, — сдался я.
Мелочь, конечно, но кто знает, возможно, если бы я отправился спать в ту ночь, всего, что случилось на следующий день, могло и не произойти.
Час спустя мы были на шоссе, ведущем к Боулдеру. Пьяные детки, громкое шиканье. Джипы, спортивные внедорожники были припаркованы прямо в горах. Дорога через лес к вершине, довольно долгая. Поляна. Боулдер под нами, в нескольких тысячах футов.
Навесы. Динамики. Диджей. Человек триста подростков. Экстези передается туда-сюда в маленьких священных таблетках. Диджей имитирует британский акцент. Постер с улыбающейся рожей. Абсолютное ощущение, что ты в Манчестере образца 1989 года. Заработал генератор, загорелись прожекторы. Динамики проломили тишину. Музыка в стиле «голландский транс». Горы. Город. Все закричали и задвигались. Девчонка протянула мне таблетку экстези. И пусть я безработный, обдолбанный нарк, переживающий экзистенциальный кризис, но я не конченый идиот. Сотни людей ежегодно мрут от передоза героина. Около четырех тысяч погибают, оттого что мешают героин еще с чем-то. С коксом, амфой, экстези. Лучше держаться от этого подальше.
Я взял пилюлю, сделал вид, что проглотил, и поцеловал свою подругу. Мы стали танцевать. Играл эйсид-хаус, евро-дэнс, трип-хоп, а для разнообразия — «Суп Дрэгонз», «Стоун Роузиз» и «Рэдиохэд». В два мы отпали.
Мы разложили спальники, сняли с себя футболки и джинсы, я подобрался к ней и стал целовать ее груди и стройные ноги.
Мы занимались сексом, а я до сих пор не знал ее имени, и в темноте мне было все равно, кто находится рядом. Наши движения были постановочными, слова — сплошной церемонией. Ты прекрасна. Ты мой цветочек. С тобой мне ничего не страшно. Но все это было фальшивкой. Да, счастье мое, фальшивкой.
Я отстранился, уселся, мое сердце работало как насос, и внезапно как будто ниоткуда возникший остаток того чистейшего опиума изменил что-то у меня в голове. Я улыбнулся, и та боль, которая заключалась в словах, отступила. Мы поднялись на ноги и, раздетые, пошли под навес; звезды освещали нам путь, и наши ноги легко ступали по острой и суровой траве Нового Света.
Голубое пламя керосиновой лампы в темноте навеса казалось почти кобальтовым. Пламя было ясным, хрупким и давало немного света и тепла, скрадывая темноту, претворяя ее в крошечные формы и фигуры, которые выглядели причудливыми и призрачными под старым брезентом цвета хаки и грязной, почерневшей и местами прожженной охры.
Трубка вокруг фитиля была горячей, и зеленоватый металл сосуда с керосином слегка погнулся. Я отрегулировал всасывающий клапан, чтобы внутрь поступало больше кислорода. Запах масла был резкий и стойкий, как какой-нибудь экзотический наркотик или снотворное, и я стал вдыхать его, стоя на коленях, как жрец перед своим идолом.
Я вдохнул, откинулся назад и сел, задержал дыхание и медленно выдохнул в прохладный воздух ночи.
Героин освобождался из моего тела.
Я встряхнулся. Лампа все горела, отбрасывая острые лучи цвета индиго на щеку спящей девушки. Мне не спалось. Я выбрался из-под тента. Еще несколько человек бодрствовали в ожидании рассвета. Среди них и Джон, куривший у костра.
— Ты как, приятель? — спросил он, с улыбкой глядя на меня.
— Ничего, — ответил я.
— Выглядишь ты хуже некуда. Опять воткнулся, да?
— Да.
— А как насчет твоих слов, типа «только наркоман станет колоться два раза в сутки»?
— Акклиматизация. Это не считается.