Дав собору примерно четверть часа на поиск ответа, митрополит Иона стукнул посохом об пол, сделал знак рукой. Стряпчий из Поместного приказа развернул свиток и прочитал:

– На усмотрение собора Земского таковой приговор предлагается! Снисходя к разумению лекарей опытных, признать, что Мария Хлопова к царской радости непрочна, от клятвы обручальной ее и Михаила Федоровича отпустить, учинить новый смотр невестам, каковой достойную супругу царю православному определит! – Стряпчий опустил заготовленный указ и осмотрел обширный храм. – Каково слово ваше будет, народ православный? Сей приговор утверждаем али иной станем составлять?

– Утверждаем, утверждаем… – побежал по храму людской гомон. – Чего там думать? Утверждаем! Здоровая супруга государю надобна! Освободить его, освободить… Пусть женится.

Митрополит Иона стукнул посохом, спросил:

– Есть у кого возражения супротив сего приговора?

Во всем огромном храме на его призыв не отозвался ни один выборщик.

– Стало быть, приговорили?!

– Приговорили… – прокатился гомон, и собравшиеся со всей Руси люди согласно склонили головы.

– Быть по сему! – облегченно ударил посохом митрополит.

– Теперь слушай меня, люд православный! – поднялся со своего трона безусый еще царь Михаил Федорович. – Сочетался я с рабой Марией по закону Божию, обручена мне царица, и, кроме нее, иную брать не хочу! Не будет вам никакой государыни, покуда любую мою мне из узилища не вернут!

С этими словами он спустился с пьедестала, при общем молчании прошел по постеленной до дверей дорожке, оглянулся, перекрестился на иконостас, а затем вышел на свет.

На том Земский собор свою работу и завершил.

* * *

После трудного дня государь изволил очиститься. Сиречь попариться в бане, ополоснуться чистой водой, снова попариться и отдохнуть: утолить жажду пряным шипучим квасом, а голод – копченой и соленой рыбой всякого вида, белой и красной, щукой и судаками, семгой и ряпушкой.

– Вроде и не постный день, царь-батюшка, – удивился кравчий, отрезая себе небольшие ломтики то того, то другого угощения. – Отчего такая скромность?

– Печалюсь, – вздохнул Михаил. – Я надеялся, Земский собор поддержит меня и церковное таинство. Но все твердят токмо одно, как заводные: «чадородие» да «чадородие», женись да женись…

– А чего, царь-батюшка? Жениться, это мысль хорошая! – налил себе из кувшина боярин Морозов. – Мне понравилось. Пожалуй, даже зело понравилось!

– Так ты небось на избраннице своей женился?

– А на ком же еще? – Кравчий сделал несколько глотков и поморщился. – Не, Михаил, репного кваса ты лучше не пей! Этакой ядреной жижей хорошо токмо кожи ослиные дубить! А вот хлебный ничего! Хотя сидр, конечно, был бы лучше.

– А мне на избраннице жениться запрещают.

– Да кто тебе что-то запретить способен?! – изумился кравчий. – Ты же царь!

– А ты где последние полгода витал, Боря? – не меньше своего слуги удивился царь всея Руси. – Ты что, ничего не знаешь?

– Извини, царь-батюшка, в хлопотах кручусь, – развел руками боярин Морозов. – Я ведь сирота, токмо на себя положиться могу. А дом и жена молодая серебро едят, как не в себя. Вот и бегаю. Вологодский поташ голландцам продаю, пеньку муромскую – англичанам, железо новгородское – арабам да французам, ревень – немцам, сало – тоже островитянам. Две мельницы на Мологе поставил, скобяные товары ковать. На прибыль рудников там же прикупил, дабы железо свое варилось. Шведы еще недавно приехали, просят научить их руду плавить. Тоже хотят в торг железный приткнуться. Может статься, я с ними в товарищество и войду…

Кравчий вдруг запнулся, кашлянул:

– Прости, государь, я все про себя да про себя…

– Я сам спросил, Борис, – осушил кубок царь всея Руси и придвинул воспитаннику: – Налей ядреного!

– Токмо не сказывай опосля, что я не предупреждал! – потянулся за кувшином кравчий.

– Марию помнишь, с которой в паломничество ходили?

– А как же! – напрягся боярин Морозов. – Слышал, занедужила она…

– Приболела… Дума Боярская ее чуть не в тот же день в ссылку отправила. Вроде как виновна в сокрытии хвори, и сие за крамолу сочли… – Государь выпил репного кваса и болезненно поморщился. – Мне токмо через три дня о сем поведали. Не попрощался, не увидел… Даже не знаю ничего!

– Так вели ее вернуть!

– Хорошая идея! – поднял к нему лицо Михаил. – Приказываю тебе, боярин Морозов, поехать в Тюмень и вернуть мою невесту из ссылки!

– Я? – растерялся его воспитанник. – Но ведь я кравчий, а не пристав! И как вернуть? Побег учинить? Сиречь коли она в ссылке, то стало быть, под надзором. Без бумаги из Разрядного приказа стражники ее не отдадут!

– Кабы ты сказал мне сие полгода назад, Борис, я повелел бы заковать тебя в кандалы за неповиновение, – тяжело вздохнул царь всея Руси. – Но за минувшие месяцы я сию отговорку слышал уже тысячу раз. Мне все клянутся в преданности, Борис, но никто во всем Кремле не исполняет моей воли. Вот так же, как ты… Сказывают, службу на месте своем исполняют и отлучаться не должны. Сказывают, приказ надобен с печатью. Сказывают, Дума так повелела, а не иначе. Сказывают, меня от крамолы берегут. Я полгода приказываю, требую вернуть мою Марию! Но слышу одни токмо отговорки. И клятвы верности. Клятвы и отговорки… Как там она? Хоть бы краешком глаза посмотреть… – Юный государь скрипнул зубами. – Хотел сам к ней поехать, так не пустили! Стража за мной скакала, пока конь не выдохся. И всех людей от меня отгоняли. Как бы защищали, значит. Меня – от людей, скакуна – от сена. Туркестанец свалился, а тем временем матушка приехала и следом шла, образумиться уговаривала. Когда устал, в возок сунули и назад привезли. И лекаря вызвали. Рассудок, сказывали, помутился. Хорошо хоть, вовсе безумцем не нарекли и в собственных покоях не заперли… – Царь мотнул головой и резко поднялся. – Ладно, пошли попаримся. Веника можжевелового к сему квасу не хватает. Дабы снаружи так же яро драло, как и изнутри!

Молодые люди перешли в парилку, кравчий плеснул на камни квасом, забрался на средний полок – на верхнем лежал сам государь. Спросил:

– Нечто даже весточки никакой от Марии нет?

Царь всея Руси перевернулся на живот и ничего не ответил.

Боярин Борис Иванович поднялся, плеснул еще кваса, достал из шайки распаренный можжевеловый веник, прогулялся им быстренько по государю от шеи к пяткам и обратно, наклонился вперед и шепнул правителю величайшей державы на ухо:

– Вернуть из ссылки твою невесту я, конечно же, не смогу. Но вот письмецо доставить, коли пожелаешь… Так это легко!

* * *

Самый быстрый путь, придуманный людьми, – это, знамо, на перекладных. Скачешь во весь опор целый час, а как лошадь задыхаться начинает и пеной кровавой исходить – на яме на свежую ее меняешь и снова во весь опор несешься. На перекладных от Москвы до Нижнего Новгорода за полтора дня долететь можно. Вот токмо стоить это будет, как полтора туркестанца. Если же к сему прибавить, что Нижний на дороге в Тюмень – это всего лишь пятая часть пути, становится понятно, что скачка окажется воистину золотой. И хотя дела у боярина Морозова шли неплохо, подобная роскошь ему была не по карману.