— Просто какой-то мизантроп, — буркнул Данглар.

— Мизантроп, раз за разом уничтожающий все отпечатки своего пребывания в том или ином месте? Мизантроп, не оставляющий за собой никаких следов, если не считать белых как снег волосков, да и то по недосмотру?

— Они вам ничего не дадут, — прошептал Данглар.

— Дадут, я смогу их сравнить.

— С чем?

— С волосами из могилы судьи в Ришелье. Достаточно будет провести эксгумацию. Волосы сохраняются очень долго. Если повезет…

— Что это? — с тревогой в голосе перебил его Данглар. — Что это за свист?

— В кабину поступает воздух, все нормально.

Данглар с тяжелым вздохом откинулся на спинку сиденья.

— Не могу вспомнить, что вы говорили мне о значении слова «Фюльжанс», — соврал Адамберг.

— От «fulgur» — вспышка, молния, — не устоял Данглар. — Или от глагола «fulgeo» — метать молнии, сиять, освещать, сверкать. В переносном смысле — блистать, быть знаменитым, проявлять себя с блеском.

Адамберг между делом взял на заметку новые значения, которые его заместитель выудил из кладовой своей эрудиции.

— А «Максим»? Что скажете о «Максиме»?

— Только не говорите, что не знаете, — буркнул Данглар. — «Maximus» означает самый большой, самый значительный.

— Я не сказал вам, под каким именем наш герой купил «Schloss». Вам интересно?

— Нет.

Данглар прекрасно осознавал, какие усилия прикладывает Адамберг, пытаясь отвлечь его от ужасных мыслей. История с усадьбой его дико раздражала, но он был благодарен шефу за участие. Осталось шесть часов и двенадцать минут мучений. Они находились над Атлантикой, и лететь над водой предстояло еще долго.

— Максим Леклерк. Что вы на это скажете?

— Что Леклерк — очень распространенная фамилия.

— Вы необъективны. Максим Леклерк: самый большой, самый светлый, сияющий. Судья не пожелал взять в качестве псевдонима банальные имя и фамилию.

— Со словами можно играть, как с цифрами, придавая им значение по своему усмотрению и выворачивая до бесконечности наизнанку.

— Если бы вы не цеплялись за логику, — не отставал Адамберг, намеренно зля капитана, — вы бы признали, что в моем видении шильтигемского дела есть интересные моменты.

Комиссар остановил благодетельницу-стюардессу, разносившую шампанское. Данглар смотрел мимо нее мутным взглядом. Фруасси отказалась, а Адамберг взял два стаканчика. Один он сразу вручил Данглару.

— Выпейте, — приказал он. — Оба. Но в два приема, как обещали.

Данглар кивнул с намеком на благодарность.

— Может, позиция у меня шаткая, — продолжил Адамберг, — но это не значит, что я ошибаюсь.

— Кто вам такое сказал?

— Клементина Курбе. Помните ее? Мы недавно виделись.

— Если вы теперь решили опираться в работе на сентенции старой Клементины, отделу конец.

— Не будьте пессимистом, Данглар. Но с именами и правда можно играть до бесконечности. Взять, к примеру, мое, Адамберг, гора Адама. Адам — Первый Человек. Сразу создается образ. Мужик на горе. Я спрашиваю себя, не оттуда ли пошел…

— Страсбургский собор, — перебил его Данглар.

— У вас тоже возникает эта аналогия? А ваша фамилия — Данглар — как ее можно интерпретировать?

— Так зовут предателя в «Графе Монте-Кристо». Жуткий мерзавец.

— Интересно.

— Другое предположение интереснее, — сказал Данглар, махнувший оба стакана шампанского. — Она происходит от д'Англар, а Англар — от древнегерманского «Angil-hard».

— Переведите, старина.

— В слове «Angil» скрещиваются два корня — «меч» и «ангел». А «hard» переводится как «тяжелый, крепкий, стойкий».

— Выходит, вы стойкий Ангел-меченосец. Это гораздо красивее несчастного Первого Человека, в одиночестве машущего руками на горе. Страсбургскому собору не устоять против вашего Ангела-мстителя. К тому же собор закупорен.

— Неужели?

— Да. Драконом.

Адамберг посмотрел на часы. Оставалось пять часов и сорок четыре с половиной минуты полета. Он понял, что находится на правильном пути, но вряд ли продержится до конца. Ему никогда не приходилось говорить семь часов подряд.

Внезапно загорелось световое табло, и все его усилия пошли прахом.

— Что это? — встревожился Данглар.

— Пристегните ремень.

— Зачем?

— Воздушные ямы, ничего страшного. Нас может слегка тряхнуть, только и всего.

Адамберг воззвал к Первому Человеку, молясь, чтобы тряска оказалась минимальной. Но тот был занят другими делами и плевать хотел на его молитвы. Самолет то и дело нырял на несколько метров вниз. Даже самые опытные путешественники посерьезнели, стюардессы сели на откидные стульчики и пристегнули ремни, молодая женщина вскрикнула. Данглар закрыл глаза и часто задышал. Элен Фруасси с тревогой смотрела на него. Внезапно Адамберга посетило вдохновение, и он повернулся к сидевшей сзади Ретанкур.

— Лейтенант, — шепотом сказал он, просунув нос между сиденьями, — Данглар не справляется. Вы умеете делать усыпляющий массаж? Можете одурманить, обезболить, убить?

Ретанкур кивнула, и Адамберг даже не удивился.

— Все получится, если он не поймет, что это исходит от меня, — сказала она.

Адамберг кивнул.

— Данглар, — сказал он, беря заместителя за руку, — не открывайте глаза, сейчас вами займется стюардесса.

Он сделал знак Ретанкур, что можно начинать.

— Расстегните ему три пуговицы на рубашке, — велела она, отстегивая ремень.

Кончики ее пальцев заплясали по шее Данглара, как по клавиатуре рояля, массируя позвоночник и шею и замирая на висках. Фруасси и Адамберг наблюдали за волшебством, творившимся в содрогавшемся самолете, переводя взгляд с рук Ретанкур на лицо Данглара. Дыхание капитана замедлилось, черты лица разгладились, и через четверть часа он крепко заснул.

— Он принимал успокоительные? — спросила Ретанкур, убирая пальцы с затылка капитана.

— Тонну, — ответил Адамберг.

Ретанкур посмотрела на часы:

— Он, наверное, всю ночь не сомкнул глаз. Теперь проспит часа четыре, а когда проснется, мы будем над Ньюфаундлендом. Вид суши успокаивает.

Адамберг и Фруасси обменялись взглядами.

— Она меня завораживает, — прошептала Фруасси. — Для нее любовная неудача — все равно что букашка под ногами.

— Любовные неудачи, Фруасси, не букашки, а высокие стены. Нет ничего зазорного в том, что преодоление бывает тяжелым.