– Это все Кондря, – тяжело сказал Боршевич. – Кадр, из-за которого сидит твой Виктор. Такой гад, никак не угомониться. Похоже, он вас приговорил. Ну и всех, кто хоть как-то пытается помочь вам, записывает в свои личные враги.

Он залпом осушил бокал с водой.

– Я не говорил, хотел преподнести сюрприз, – пояснил Боршевич. – Дернул людей, довольно серьезных кстати, – он растерянно усмехнулся. – Толком-то ничего сделать не успели. И что? Все – теперь и я в черном списке. Вся компания в черном списке мудака.

Больше терпеть не было сил. Подхватив бокал, Анна сделала два жадных глотка.

– Не надо было, – сказала она, переводя дух. – Не надо было вам… впутываться.

– Анна, – зашевелился в кресле Боршевич, но она уже решилась.

– Виталий Николаевич! Увольте меня. По собственному желанию. Заявление завтра будет у вас на столе. Прямо с утра.

Вернулся официант, и по его короткому недоумению – взметнувшиеся брови, вытянувшееся лицо, – было понятно: он ее услышал. Через мгновение он уже был привычно невозмутим, хладнокровно-услужлив и безупречно вышколен. С блеском расставил на узком столике огромные тарелки – так, чтобы клиенты не поджимали плечи, и Анна только теперь поняла, что Боршевич будет обедать по полной программе. Салат с белым мясом, то ли курицей, то ли индюшкой, с кусочками банана и ананаса, и огромное блюдо с запеченными на гриле кусками красной и белой рыбы – все это предвещало долгий разговор. Прощальный обед в честь увольнения – разве не она должна его оплатить?

– Уволить проще всего, – впился вилкой в ананасовый кубик Боршевич. – Только кому от этого станет легче? Тебе? Мне? – он захрустел фруктом. – Твоим коллегам? Они-то не собираются увольняться, но работу все равно потеряют. Нет, твое увольнение не спасет фирму от атаки. Твой случай – лишь предлог, наживка. У антикоррупционного комитета свои интересы: гигантские взятки, доля в бизнесе. Наконец, просто рейдерский захват. Нет, уволиться – это не решение.

Потирая бедра, Анна улавливала поднимающиеся со стола запахи. У нее забурчало в животе – не иначе как от аромата запеченной рыбы.

– Не допустить атаки – вот о чем надо думать, – на этот раз шеф указал вилкой на Анну.

– А это возможно?

Боршевич пожал плечами.

– Хотя бы попытаться. Есть один человек.

Он замолчал под более чем оправданным в этих стенах предлогом – отправляя в рот дымящийся кусок рыбы.

– Прокурор сектора Рышкановка, – добавил шеф вполголоса. – Господин Сырбу – слышала о таком?

Анна, конечно, не слышала, но Боршевич, похоже, настаивал: ей стоило запомнить это имя. Он даже показал фотографию прокурора, протянув ей телефон. С экрана на нее смотрело упитанное лицо с зачесанным назад пробором и полускрытой, совсем как у Джоконды, улыбкой. На вид прокурору было около пятидесяти.

– Тот еще затейник, – усмехнулся Боршевич, пряча телефон. – На сегодняшний день он наш единственный шанс.

– Ваш знакомый?

Показав фотографию, шеф словно доверил ей что-то личное, и это подействовало на Анну раскрепощающе. Она подняла руки на стол и подвинула ближе тарелку с салатом.

– Пока нет, – сказал шеф. – Но у нас есть общий знакомый, с которым тебе не мешало бы познакомиться.

– Мне? – вилка застыла в ее руке.

Боршевич протер губы салфеткой.

– Был у меня друг, – сказал он, откинувшись на спинку стула. – Старше меня, года на четыре, но эта разница в возрасте тогда, в девяносто первом-девяносто втором означала пропасть в материальном положении. Я понятия не имел, куда устроиться без рухнувшей распределительной системы труда, а он уже неплохо крутился. Завозил из Турции шмотки, технику из Китая и даже лекарства из Вьетнама. Два-три раза в год ездил отдыхать за границу. По тем временам это было – как сейчас ПМЖ в Монако. В общем, рос человек. Пока не утратил бдительности – такое случается даже с самыми ушлыми. Его застали прямо на даче. К несчастью, там еще был его родной брат, его жена и их сынишка. Мальчик восьми лет. Девяностые, – он развел руками, – тогда и дворцов-то таких никто не строил. Дача у него была под Кишиневом, с видом на Гидигич. Просторный, хотя и одноэтажный дом. А вот удобства во дворе. Так вот, приятель сидел в дворовом туалете, когда все началось. Автоматные очереди, крики. Крики быстро стихли. Потом тишина и незнакомые голоса.

Боршевич уставился в одну точку. Мыслями он был не здесь и даже не в две тысячи тринадцатом году.

– Сидит он и понимает: мертвых не вернуть, самому бы не зажмуриться. А у него туалет, – Боршевич посмотрел себе под ноги, словно сам сидел на толчке, – оригинальной конструкции. Сиденье откидывается в сторону вместе с частью пола. Чтобы ассенизаторы могли подъехать, дерьмо откачать. Сорри, – спохватился он, – что за столом, но…. В общем, даже дорожку, чтобы машина проехала, проложил, как раз от ворот до сортира. А что убийцы, так они всегда спешат. А эти еще и растерялись, когда поняли, что не тех пришили. Да еще и ребенка… Будь у них больше времени, может и смутило то, что широкая дорожка сужается сразу за деревянным сортиром. А так… В общем, заглянули они в сортир. Никого. И в доме тоже. И в сарае, и в птичнике, где мой приятель разводил фазанов – опять же, элемент сладкой жизни девяностых. Уехали они минут через пятнадцать, и то, что их не заметили, говорит лишь о желании соседей пожить как можно дольше. Пятнадцать минут. Это, Анна, чертовски нелегко – стоять пятнадцать минут по уши в дерьме, не за столо будет сказано. В выгребной яме, вытягиваясь на носках, чтобы жижа не заливалась в уши и в рот. Слава богу, звать никого не пришлось – мой друг никого бы и не дозвался. Потерял бы сознания от газов. Там в стене выгребной ямы были металлические лесенки, как в канализационных люках. Он и делал-то туалет по подобию городской канализации. Стены по кругу обложил кирпичом, присобачил лесенки. Планировал присоединить сток к общей канализации. Одна беда – канализацию обещали провести, но так и не провели. Пришлось вот искусственно расширять дорожку для ассенизаторов.

Боршевич никого не звал, но официант появился сразу, как только шеф покончил с рыбным ассорти.

– Можно подавать десерт? – спросил он и получил в ответ короткий кивок.

– Его все-таки грохнули, – сказал Боршевич после ухода официанта. – Лет через семь, что ли. Но это уже другая история и другие деньги. Товарищ не рассчитал и решил заработать на бензине. А за такое не то, что убивают, за это войны ведут. Но не в этом суть. Я о том, что в ситуации, когда нет другого выхода, радуешься любому спасению. Даже сидя по уши в говне. Надо – отхлебнешь сколько влезет, только бы не спалиться. Лишь бы выжить, понимаешь? Это не страшно – окунуться в дерьмо, страшно не выбраться из дерьмовой ситуации. Тогда, на даче, мой друг выбрался. А ты готова, если понадобиться, окунуться?

В ушах Анны забился, как птица в силках, взбесившийся пульс.

– Это как-то связано с прокурором? – осенило ее.