Он лишь пожал плечами. Постепенно у молодых пропала охота танцевать, их не устраивала музыка, она была слишком тихой. Недовольных становилось все больше, кое-кто из этой компании обозвал Буцериуса занудой, а тусовку полным отстоем. Они решили двинуть в другое место и праздновать там дальше, с громкими криками ликования, сплоченной кучкой, по-прежнему обнаженные до пояса, они шумно отвалили, сметая на своем пути верстаки и опрокидывая табуретки и скамейки. Музыка наконец-то сменилась, из автомобиля Лаймера зазвучали знакомые старые мелодии, не такие оглушительные, как «техно», песни в сопровождении гитары, совсем из других времен. Задумчивое, меланхолическое настроение разлилось в воздухе, какое-то время после ухода шумной компании молодежи, отплясывавшей под техномузыку, оставшиеся молча смотрели на огонь и слушали треск поленьев в костре. Даже любовные парочки и те сидели тихо, положив руки на колени, и молча курили, уставившись в огонь. Эй, люди, как давно я не слышал Дженис Джоплин, сказал вдруг кто-то. Дженис Джоплин — это было что-то, в самом деле нечто исключительное. Не то что эта дерьмовая музыка. Другой голос подхватил: Дженис Джоплин было что спеть и сказать. Еще кто-то: точно. Все эти разговоры велись в ностальгическом тоне и глубокой задумчивости, они возникали на одной стороне костра, подхватывались на другой, и при этом все чокались в знак полного согласия бутылками с пивом. Кто-то громко рыгнул. Прошло некоторое время, и во дворе опять возник южак-гессенец и снова уселся на свое бревно, вперив глаза в костер. Слышно было, как башенные часы на церковной колокольне во Флорштадте пробили полночь. Ну вот, значит, опять наступил понедельник, сказал кто-то из присутствующих. Все с удивлением посмотрели на него, как он мог в такой возвышенный момент говорить о таких прозаических вещах. Однако именно эта незамысловатая фраза произвела на них отрезвляющее действие, все снова вернулись к прежним разговорам и уже через несколько минут стали посмеиваться и зубоскалить по поводу томной музыки и охватившего их сентиментального настроения. Все опять дружно взялись за пиво и сигареты. Чужак-гессенец все это время неподвижно сидел на одном месте и ни в чем не принимал участия. Иногда он потягивал пиво из бутылки, неотступно глядя полуприщуренными глазами на пламя костра, словно вел прицельное наблюдение, которое не мог прервать ни на минуту, и был постоянно погружен в далекие отсюда туманные и запутанные мысли. Даже сама манера, как он тянулся к бутылке, не глядя на нее, с какой-то сомнамбулической уверенностью в себе, вновь вызвала в душе Визнера сильное беспокойство. Сидит тут у костра, словно герой вестерна, подумал он про него. Потом южак встал, сделал два шага в направлении костра и зажег сигарету. Это и было формой доказательства, сказал он. Что, спросил Визнер. Речь шла о доказательстве, и больше ни о чем, ответил южак-гессенец. О ужас, подумал Визнер, сейчас опять последует фонтан философских тирад. Вслух: что он собирается доказать? Южногессенец: все постоянно говорят о себе, а имеют в виду совсем другое, ему никогда не бросалось это в глаза? Я тоже все время говорю о себе, о своем «я», и тем не менее я все время говорю о ком-то другом. О том, кем я не являюсь. Вы все тут не вы, а нечто совсем другое. Визнер: о чем таком другом ты говоришь? И вообще, о чем? Южногессенец поглядел на него. Очевидно, он очень удивился, что его не поняли. Если я голоден, я ем хлеб. Если мне холодно, я иду к огню. Если мне одиноко, я ищу женщину. Или пью пиво. Вот и все. Так это и бывает. А потому вы все говорите о своем «я», хотя оно для вас ровным счетом ничего не значит, меньше даже, чем пиво. И меньше, чем любая девушка. Этого еще никто не доказал, но доказательство тому есть. Визнер не понял ни слова. Что за доказательство он имеет в виду? И с чего это он вообще вдруг заговорил о присутствующих? Южногессенец: например, можно взять пистолет и приставить его к собственной голове, это и стало бы формой доказательства. Или, может, он этого не понимает, спросил южак вдруг очень агрессивно. Визнер: да, он такое уже проделывал. Его дядя — охотник, у него есть пистолет, он, Визнер, уже дважды направлял пистолет себе в голову, один раз — когда ему было пятнадцать, а другой — в семнадцать лет, и каждый раз носился с мыслью нажать на спусковой крючок. Первый раз дядя вырвал у него пистолет из рук и сказал, что он, вероятно, сбрендил, а во второй раз он сказал: где бы оружие ни лежало, тот, кому это приспичит, непременно отыщет его, возьмет в руки и приставит к виску, а вот нажать сможет не каждый, он, дядя, между прочим, тоже не смог. Это все от тщеславия, каждый может приставить оружие к виску и потом что-то утверждать, а где доказательство? Доказательство — чего?

Южак-гессенец опять сощурился и уставился на огонь. К их разговору прислушивались и все остальные. Он знает, что это тщеславие, сказал через какое-то время чужак. История человечества из того и состоит, что все время приставляют оружие к голове. Но это еще ничего не доказывает. Это опять нечто совсем другое. Доказательством будет, когда приставишь оружие к виску и нажмешь на спусковой крючок. Вот только тогда это и станет доказательством. Все смотрели на чужака словно в шоке. Постепенно всем становилось ясно, что они вообще не понимают, о чем он говорит. Именно так, нажмешь на крючок — и кранты, сказал кто-то. Нажать на спусковой крючок — это, конечно, доказательство, а как же, сказал еще один. И, наконец, третий: а чего там, иногда подопрет так, что хочется покончить со всем разом. Четвертый: пока есть пиво, все еще не так плохо — жить можно. Еще один голос: рассуждать каждый горазд. Визнер: точно, рассуждать каждый умеет. И он, южак, тоже все лишь рассуждает, постоянно только и делает, что говорит и говорит, а вот если бы разок нажал на крючок, то уже сейчас бы не разглагольствовал. Где у тебя оружие, или, может, предъявишь нам дырку в голове, нет? Ну тогда о чем говорить! Кто-то от костра: с вами просто повеситься можно. Нет, правда, пойду сейчас и повешусь. На меня этот ваш спор тоску нагоняет. Я и без того сейчас в фазе депрессии. Другой: выпей лучше пивка. А знаете, сказал еще кто-то, все дело в музыке, которую мы слушали. Кто это вообще поставил эти дженис-джоплиновые сопли, тут поневоле с тоски завоешь. Хор голосов: точно! Раздался звук откупориваемых бутылок. И опять воцарилась тишина. А хотите у меня есть «АББА»? Минуточку, могу еще поставить группу «Роксет». Голоса: главное, чтоб было повеселей. И пока Петер Лаймер возился с магнитолой, а все выжидательно смотрели в его сторону, чужак-гессенец разразился дьявольским хохотом — на высоких тонах и патологически нездоровым. Да он больной, подумал Визнер. Этот смех длился три или четыре секунды, потом так же внезапно оборвался, как и начался. Все смотрели на чужака, испытывая еще больший испуг, чем прежде. А тот молча встал и направился к воротам — белый как мел. Ну и дела, сцена с привидением. Куда ты идешь, крикнул ему Визнер в спину. Прочь отсюда, сказал южногессенец. «Прочь отсюда», повторил за ним Визнер, это, конечно, очень информативно. Что значит, «прочь отсюда»? Южак не ответил и буквально выбежал со двора. Визнер застыл на месте, крепко озадаченный. Кто этот сумасшедший, раздались голоса. Он же в полной отключке. А как он сидел все время молча на этом бревне, абсолютно не двигаясь, застыв словно статуя. Люди стали серьезно обсуждать, а не создать ли им спасательную группу и не отправить ли ее на поиски этого чужака. Что за чепуха, возражали другие. Если бы у него было оружие, он бы размахивал им тут, устроив нам театральное представление, сто против одного, уверяю вас. Как бы там ни было, а этот случай с чужаком-гессенцем вновь породил разные разговоры, одни заговорили о собственных кризисах в личных отношениях, другие вообще о смысле жизни и земного существования, а кто-то просто ушел в дом, чтобы поискать еще пива.