Кем он был?

Как его звали?

Как называлось место, куда он попал? Белоснежные стены, белоснежные простыни и незнакомые люди в белоснежных одеждах.

Один такой незнакомый человек склонился над ним, заглянул в глаза, как будто в душу, а потом принялся мелькать перед его взглядом слепящим светом фонарика. А он даже отвернуться не мог…

— Вы меня слышите, мистер Джонсон? — голос был глухим, точно доносился со дна глубокого колодца.

Мистер Джонсон? Видимо, это была его фамилия.

Да, он слышал. Но ответить не мог. Язык не слушался. Язык лежал во рту, как дохлый скользкий слизняк, мерзкий и совершенно бесполезный.

Он попробовал сказать:

— Слышу, — но у него, как и следовало ожидать, ничего не получилось, поэтому незнакомый мужчина отвернулся от него и сообщил кому-то третьему:

— Реакции нет. Зрачки тоже без движения.

Он попытался пошевелить рукой. Левой. Пальцы с трудом отозвались на запрос нервной системы и сдвинулись, наверное, на миллиметр. Со стороны и не заметишь, если не будешь приглядываться. Правая рука не двигалась вообще. Правая нога тоже.

Больница, сообразил он неожиданно. Вот где он находился.

А вот как его звали, он все еще не помнил.

Зато помнил некоторых других людей из своей жизни.

У него было четверо детей, это он знал точно.

Карри, Лиам, Лэсси и Кира. Он не был уверен, который сын — старший, потому что ему то казалось, что его наследник и преемник — Карри, то — Лиам. Лэсси из всех четверых однозначно была самой доброй, а Кира — самой маленькой.

Еще у него была жена. Алисия. Или… погодите. Или ее звали Герда?

Тут его тело неожиданно пронзила боль, и он дернулся в беззвучном крике, чувствуя, как белоснежный мир, окружавший его, наполняется черными пятнами, заволакивающими взгляд.

Похоже, ему сделали укол.

Откуда-то издалека снова раздался голос:

— В реанимационную палату его. Состояние очень тяжелое, будьте осторожны…

Он ощутил толчок, и каталка, на которой лежало его непослушное тело, поехала по больничному коридору, спотыкаясь о пороги и огибая встречных людей.

Так себе поездочка.

А ведь когда-то он гонял на мотоциклах по ночным трассам, рассекая ветер и пыль, навстречу огням и светофорам, навстречу опасности и драйву, навстречу льющемуся рекой виски и жарким объятиям знойных красавиц…

Да, он был байкером. Это он помнил. Он был президентом мотоклуба.

И все-таки, как его звали? И как звали его жену?

Он напрягся, попытавшись вспомнить ее лицо, но оно казалось смазанным и раздваивалось, точно это была не одна женщина, а две…

Каталка остановилась. Потом его перебросили на реанимационную кровать. Сердце зашлось болезненным стуком. Он по-прежнему не мог подвигать правой рукой или хоть что-нибудь сказать.

Вокруг него засуетились санитары, подключавшие его к капельницам и аппаратам. Потом наступила тишина. Мир вокруг снова стал белоснежным. Мерно и тихо пищали больничные аппараты.

Потом над ним склонилась женщина:

— Брэдли?

Он вздрогнул.

Брэдли! Это было его имя!

А эта женщина была его женой! И ее звали… ее звали… черт! Нет, он не мог вспомнить, как ни напрягал память.

— Все будет хорошо, — сказала его жена, и он почувствовал, какое тепло и какой свет льются от нее. Наверное, каждый мужчина был бы счастлив иметь такую жену. Наверное, каждый мужчина любил бы ее…

Но вот Брэдли, кажется, не любил.

То есть, когда-то она нравилась ему, она была идеальной, самой лучшей, у нее было доброе сердце, и он очень хотел любить ее, но не мог.

Не умел. Просто не умел.

Он даже думал когда-то, что с ним что-то не так, что он болен, что ему нужно к психологу…

Но как же ее звали?

Он еще раз напрягся, а потом в его воспаленный, разваливающийся мозг пришла ужасная мысль: у него было две жены.

И сейчас перед ним была лишь одна из них — Герда.

Что же случилось со второй, Алисией?

Он почувствовал, как лоб покрывается испариной.

Он убил ее. Убил. Убил. Убил! Он убил свою вторую жену!

Набросился на нее с упреками, ударил по щеке, позволил ей сесть в автомобиль и отправиться прямо под колеса многотонной фуры…

Ему захотелось кричать, но голос не слушался, и только пульс колотился под кожей.

Но любил ли он Алисию?

Нет, и ее тоже не любил.

Он и ушел когда-то от Герды к Алисии, потому что надеялся, что любовь появится, если попробовать еще раз. Но не получилось. Много чего было: уважение и презрение, ненависть, боль, страсть, одиночество, радость, но любовь… нет, этого странного чувства он никогда не испытывал.

И когда брошенная Герда начала пить — он попросту обозлился на нее.

Он обозлился на Алисию, когда та неожиданно подняла голову и начала спорить с ним после двадцати лет молчания.

Он обозлился на Карри, когда тот захотел бросить клуб в угоду несуществующей любви и той девчонки, Кристен.

Он обозлился на Лиама, потому что тот был копией его самого, и достаточно было посмотреть в его холодные, злые глаза, чтобы увидеть в них собственное отражение.

Он обозлился на Лэсси, которая хотела вырваться из байкерской тусовки и стать актрисой. Актрисой, черт побери! Что за хрень?!

Он даже на малышку Киру обозлился, потому что лучше бы это она умерла в той аварии, чем Алисия…

Не получалось у него любить. Ни жен, ни детей. Порой он старался ради своих отпрысков: баловал и задаривал подарками, временами даже испытывал к ним нежность и трепет, играл с ними, смеялся, но все равно не чувствовал полного, глубокого удовлетворения от всех этих занятий.

Что же с ним было не так?

Он неожиданно захотел сказать своей второй жене:

— Прости, — но у него снова ничего не получилось. Он очень старался — но воспаленный мозг и