С проблемой гамака тесно связана проблема самостирания. В некоторых случаях технология не будет эффективной без субтехнологии, стирающей из памяти все следы, которые она могла оставить. Например, решение верить едва ли может оказать какое-то воздействие, если только человек не заставит себя позабыть, что его вера – результат решения. Проблема гамака в таком случае может быть переформулирована как проблема достижения правильной синхронизации процесса самостирания, которая гарантировала бы, что технология не сотрется до завершения ее работы. Очевидно, что запланированное забвение ставит вопрос в острой форме, и можно себе представить, на какие ухищрения приходится идти, когда строятся планы по достижению невинности.

Есть ли состояния, которые исходно – по концептуальным, а не исключительно по эмпирическим причинам – приводят к проблемам гамака и самостирания? Я не знаю. Вполне вероятно, что подобные трудности всегда связаны с какой-нибудь переменной в параметрах личности и потому состояния, недостижимые для одних людей, могут оказаться вполне достижимыми для других при помощи методов приращения. И даже первые способны повлиять на величину параметра при планировании характера более высокого порядка, то есть планирования, делающего возможным само это планирование. Однако решающим, скорее всего, окажется второй ответ, приведенный выше. По итогам настоящего обсуждения из практических соображений мы можем говорить о состояниях, являющихся по сути своей побочными продуктами для данного человека. Я не исключаю, что можно сделать более сильный вывод, но не знаю как.

Однако при рассмотрении другого набора кейсов мы могли бы дать более четкий ответ на возражение. Описанные только что состояния могут быть достигнуты, если они вообще достижимы, только путем пошаговых изменений. Другие, напротив, могут быть достигнуты путем резкого перехода. В одном из писем Эмили Дикинсон восхищается подругой: «Разве [sic] не замечательно, что за столько лет Сара так мало изменилась – не то чтобы она стояла на месте, но ее прогресс шел очень плавно»[136]. Здесь имеется в виду, что восхождение разума обычно не бывает столь плавным, но скорее проходит через провалы «сомнения или отчаяния»[137]. Это гегелевская теория прогресса через отрицание отрицания[138]; самоотчуждения как условия покоя – хотя, конечно, не как сознательно выбранного инструмента достижения покоя[139]. Упоминание Гегеля не означает, что этот вопрос темен и неясен. Токвиль, самый ясный из всех авторов, предлагает очень похожий анализ формирования убеждений:

Вторая, зрелая форма убеждения является по сути своей побочным продуктом обучения и опыта. Нельзя представить человека, для которого вызывание в себе сомнения выступает составляющей техники достижения отрефлексированного убеждения, ведь столь искушенный человек изначально не придерживался бы наивных и догматических взглядов. Если решение под рукой, проблемы не существует.

Аналогично отчаяние становится инструментально эффективным, только если оно неподдельно, а оно едва ли может быть таковым, если выбрано или вызвано сознательно. Характерное качество отчаяния, в силу которого оно формирует характер, состоит в том, что это крайне неприятный опыт, которого хочется любой ценой избежать и который не может быть выбран как часть рационального жизненного плана. Да, кто-нибудь может захотеть сфальсифицировать ситуацию в надежде на то, что придет отчаяние, а вместе с ним – эмоциональный рост и зрелость как дальнейший результат. Со стороны отчаяние не так отталкивающе, как в момент его переживания. В самом деле, целенаправленное культивирование эмоциональных кризисов в некоторых современных субкультурах, как кажется, опирается именно на такую философию. У меня нет формальных доказательств того, что она не работает. Разве не может человек решить поехать, например, в Калькутту с целью вызывать у себя состояние отчаяния при виде ужасного положения бедняков, чтобы затем суметь понять эмоционально, а не только интеллектуально свой долг перед человечеством? Как бы то ни было, у меня есть сильное подозрение, что подобный опыт не может тронуть человека, настолько зацикленного на себе, чтобы думать таким образом. Поиск подобного решения – уже показатель неразрешимости проблемы.

Ранее я главным образом рассматривал случай человека, который пытается вызвать у себя состояние, которое, как выясняется, противится намеренному индуцированию. Теперь я обращусь к случаю человека, решившего вызвать у другого человека состояние, являющееся по сути своей побочным продуктом. В этом разделе я буду рассматривать простейшую ситуацию, а именно попытки вызвать по приказу состояния, которые могут родиться только спонтанно. В следующем разделе я обращаюсь к более сложным самоподрывным попыткам повлиять на других невербальными или вербальными средствами, отличными от приказов.