Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Господи, бред какой-то! Зачем ему все это?!
Глеб не сразу ответил, словно собираясь с силами. И только через пару минут, прочистив горло, снова заговорил:
— В соседнем городе он проходил лечение, как оказалось уже года два. На это тоже мне указал его начальник. Назвал даже адрес, где отец периодически лежал в клинике, прикрываясь командировками.
— Ты был там, да?
— Да, Киреныш, был. И разговаривал с врачом. Правда пришлось вернуться сюда и забрать свидетельство о смерти, иначе тот ни в какую не соглашался ничего рассказывать — отец дорого платил за его молчание. Лев Евгеньевич, он нормальный мужик, объяснил все как есть. Не было от этой болезни шансов, но батя жить хотел, не верил до последнего, что это конец, боролся.
— Рак?
— Нет, энцефалопатия головного мозга. В его случае как следствие постоянных стрессов, да и возраст сделал свое.
— Что это, я не слышала.
— Его мучили сильные головные боли, но он сразу не обратил внимание на это. Пил какие-то таблетки сам, а потом начал падать в обмороки. Чтобы не волновать мать, обратился в больницу в другом городе, там же и лечился. Только не помогло. Его раздражительность в последнее время теперь мне понятна. Он старался меньше бывать дома, прикрываясь работой, чтобы мать ничего не заметила.
— Но почему здесь, может, надо было куда-то в Москву или еще лучше за границу?
— Смысла не было, врач так сказал. Рано или поздно он бы превратился или в законченного психа или в овощ.
— О, Господи, — Кира закрыла лицо руками, чувствуя, как ее охватывает нервная дрожь.
— Взял кредит, прошел несколько курсов какого-то новомодного лечения, препараты выписал из Германии. Все попусту.
— Как же так, почему же он ничего
не сказал!
— Кира, он никого не хотел обременять, и я думаю, стеснялся своей болезни. Да и мать, она ведь сердечница, не стал он ничего ей рассказывать. Он такой всегда был, понимаешь… принципиальный.
Глеб замолчал, и Кира тоже не знала, что сказать. Поворачивала все это в голове, но все равно не могла принять. Самоубийство? Нет, в голове не укладывается.
Глухой голос Глебы разрезал тишину и заставил Киру отвлечься от своих мыслей:
— Я решил, что работать буду в военной академии. Как отец и хотел. Я уже все узнал, съездил, меня там ждут. Отец позаботился. Зарплата там больше, мне теперь долги отца нужно все закрыть.
— Их много, да?
— Нормально, — усмехнулся Глеб.
— А продать что-то? Машину или дачу? — предложила Кира.
— Мать не поймет, будут лишние вопросы, да к тому же теперь продажа возможна только через шесть месяцев, после вступления в наследство. И потом, продам я, а матери что скажу? Нет, Киреныш, нет у меня другого выхода. Платить я буду сам. Не инвалид. А честь отца срамить не стану, мать ничего не должна знать. Колосков, депутат, об этом тоже позаботиться обещал — о самоубийстве никто не узнает.
Кира прижалась лбом к каменной спине Глеба, сильно зажмурила глаза и свое отчаяние и чувства — неуместные, глупые, девичьи — постаралась спрятать глубоко. Что ее мечты значат теперь? Разве откажется Глеб в такой ситуации от своего решения? Нет, не откажется. И ей, как верной подруге, придется хранить молчание и ждать своего Глебку столько, сколько будет нужно.
Постепенно холод подбирался все ближе и ближе, окутывая молодых, которые так и сидели рядышком на скамейке. Каждый из них думал о своем и молчал, понимая, что ничего не изменить. Меняться придется им самим, ведь так распорядилась судьба. А любовь? Любовь все вытерпит.
23
Кира считала, что не имеет права отговаривать Глеба. Да и какой вариант взамен она могла предложить? Лишь быть с ним рядом, идти плечом к плечу и ждать столько, сколько понадобится. Работать Глебу предстояло в военном госпитале при академии. Режим как в армии, выходные только по увольнительным, но все же чаще, чем у простых служак. Мать такому решению, как ни странно, обрадовалась, она считала, что своим поступком Глеб почтит память отца.
Только Кире хотелось кричать и плакать от бессилия. Глеб нужен был ей, не просто нужен, а необходим как воздух. Ей хотелось быть рядом с любимым, жить, мечтать, строить планы на будущий год и ближайшие выходные. Просыпаться утром вместе и завтракать, варить ему кофе или жарить гренки, получать свою порцию поцелуев взамен, а вечером готовить ужин, ждать своего мужчину домой, быть для него такой же необходимой, каким был Он для нее.
Но все шло кувырком, и Кира ничего с этим не могла поделать.
Глеб по договоренности приступал к работе уже через несколько дней. Но помня о своих намерениях, предложил Кире еще раз съездить в поселок к родителям. У Киры заканчивалась практика, и она намеревалась остаться дома у родителей до конца лета. Поэтому, в последние дни, влюбленные старались быть вместе практически все возможное время.
Вера Николаевна любуясь, журила их:
— Да вы уже приросли друг к другу, детки! Расцепляться как будете?
— А мы не будем расцепляться, — отвечал Глеб и стискивал Киру в своих объятиях еще сильнее, а девушка лишь заливисто хохотала.
В пятницу, в последний день практики, Кира решила зайти на квартиру, забрать вещи, которые собиралась отвезти домой. На удивление там она обнаружила плачущую Шурку. Та сидела сжавшись в кресле клубочком и, громко рыдая, размазывала по лицу слезы.
Кира с порога кинулась к подруге, моментально забыв все свои прошлые обиды. Человеку было плохо, и она не могла оставаться безучастной:
— Шурочка, Шура! Ты чего? Ну-ка, успокаивайся давай, слышишь! Шура!
— А-а-а, — заливалась Шурка, — Кирка, он меня броси-и-ил! Сказал, что к этой дуре вернется, она ему блинчики по утрам печет! А-а-а-а, Кира! Меня на блинчики-и-и!
— Господи, горе-то какое! — прижав голову Шурки к своему плечу, уверенно произнесла Кира. — Мужика-идиота потеряла!
— Он не идиот, — сопротивлялась Шура, — он хороши-ий! Бога-атый!
— Пойдём-ка, милая, на кухню. Чаю попьем, и ты мне все об этом расскажешь!
Шурка, все еще судорожно всхлипывая, послушно встала и поплелась на кухню за подругой.
Кира уже ставила чайник и в тот момент, когда она распаковывала пачку печенья, вдруг вспомнила, как они утром с Глебом кормили друг друга бутербродами. От светлых воспоминаний она улыбнулась, но тут же опасливо
