Однажды экзистенциалистка сказала:

— Послушай, надо бы теоретически вычислить, сколько именно нам потребуется участников подпольного движения, чтобы скупить всю ГДР.

Территория ГДР, «если отбросить все стрельбища», как выражалась экзистенциалистка, имея в виду военные объекты, продажа земли под которыми была категорически запрещена, составляет примерно сто тысяч квадратных километров. Она пыталась заставить Марио произвести нехитрые математические действия, но тому было слишком лень.

— Не для того я из школы вылетел, чтобы еще и теперь задачки решать, — упрямился он.

— А я художник, я тем более считать не обязана, — возразила она, но, поскольку Марио и после этого не сподобился взяться за вычисления, решила приняться задело сама. Был дивный летний день, и они лениво нежились на тихой лесной опушке.

— Скажи-ка, в километре ведь тысяча метров? — спросила экзистенциалистка, щекоча Марио под носом шикарным цветком «львиный зев». — Тогда, выходит, в двух тысячах метров два километра? — не унималась она, в ответ на что Марио издал только невнятное мычание.

Вот таким образом экзистенциалистка вычислила: если каждый гражданин ГДР имеет право приобрести две тысячи квадратных метров земли, что по идее должно равняться двум квадратным километрам, то понадобится каких-нибудь пятьдесят тысяч добровольцев, чтобы скупить на корню всю ГДР, «не считая стрельбищ». Полученная цифра ее просто потрясла.

— Марио, мы выкупим страну прямо у них из - под задницы, лучше всего еще до партийного съезда! Они с этим балаганом так носятся, что и заметить ничего не успеют.

Деньги на покупку земли тоже не проблема, считала экзистенциалистка. Квадратный метр стоит сущую ерунду, несколько марок, не больше. Ну, она напишет на пару картин больше, продаст, а если не хватит, начнет всякие модные поделки мастерить. Марио вознамерился изготавливать настоящие мокасины и продавать по цене 25 марок за пару. Что характерно — экзистенциалистка ни при каких обстоятельствах не соглашалась принимать официальные государственные заказы. Конечно, соблазн большой: заставить государство оплачивать собственный крах из собственного кармана, — «но все равно, я им их вонючие картины писать не стану!»

Утверждая, что все начальство, помешавшись на партийном съезде, ничего не замечает, экзистенциалистка, безусловно, была права, однако ажиотаж возникал не только по поводу партийных съездов. Страну то и дело сотрясали эпохальные события, и каждое сопровождалось заполошной кампанией в прессе и по телевизору. Не успевал народ в себя прийти после партийного съезда, как на горизонте появлялась «знаменательная дата» — какой - нибудь очередной юбилей. Проводив «славный юбилей», граждане на следующий день узнавали из газет, что, оказывается, надвигаются выборы и им можно «отдать свой голос в поддержку мудрой политики партии и правительства». А подведя итоги «всенародному волеизъявлению», партия решала, что ввиду столь «горячей поддержки трудящихся» просто необходимо созвать очередной партийный съезд.

Отец Михи считал, что, по крайней мере, перед выборами «имеется указание», по возможности, рассматривать заявления граждан положительно. По его теории, начальство дорожит процентом явки, и выкрикнутая в сердцах угроза «А тогда я не пойду на выборы!» способна творить чудеса. И хотя всякий сколько-нибудь нормальный человек прекрасно понимал, что итоги выборов, мягко говоря, приукрашены, вероятно, там, наверху, кто-то мечтал добиться красивых итогов без необходимости их приукрашивать. Поэтому, когда процент голосов «за» стало уже невозможно повысить - кого, в самом деле, способна взволновать разница между 99,28 и 99,55 процента? — начальство стало изобретать совсем уж диковинные способы «всенародной поддержки», как-то: «явимся на выборы все как один» или «отдадим свой голос до полудня», или «на выборы — в синей блузе»…

Однако на выборах случались иногда и скандальные «проколы», и виновником одного из таких скандалов, едва ли не самого крупного, получившего не только национальную, но и международную огласку, стал брат Михи Бернд, причем как раз во время доблестного прохождения им армейской службы. Ему достался донельзя рьяный командир роты, к тому же, с наполеоновскими амбициями — к примеру, для радиосвязи он взял себе отзыв «Эверест». По такому случаю товарищ Бернда Томас, выходя на связь с командиром, регулярно величал того то «Мюггельбергом», то «Пиком Сталина», вследствие чего за ним прочно закрепилась кличка «Пик Мюггельберг». Пик Мюггельберг, страшно разобиженный сопоставлением своей командирской особы с жалким пригорком в равнинных берлинских окрестностях, платил Томасу горячей командирской любовью, не давая ему ни секунды передышки: Томас не вылезал из нарядов вне очереди, швабры и помойные ведра маячили у него перед глазами даже во сне.

В воскресенье, в день выборов, Пик Мюггельберг был дпк, то бишь дежурным по казарме, а на утреннем построении командир полка зачитал свой приказ: «Каждый голос кандидатам Национального фронта!» Пик Мюггельберг щелкнул каблуками и отчеканил: «Так точно, товарищ полковник — каждый голос!» Ревностный служака, он тотчас после утренней поверки приказал всем ротам снова построиться, теперь уже в шеренгу по одному, и, со стопкой избирательных бюллетеней в руках и в сопровождении ординарца с урной, двинулся вдоль строя. Приказ был простой: листок один раз сложить и в урну опустить. Однако, поскольку опускание бюллетеней в урну требовало все же на одно действие и мысль больше, чем их раздача, Пик Мюггельберг несколько опережал своего ординарца.

Когда Пик Мюггельберг поравнялся с Берндом, ординарец как раз дошел до Томаса — а тот вдруг заартачился, не желая опускать бюллетень в урну.

Лепетал что-то про «избирательное право» и даже про «кабинку для голосования». Пик Мюггельберг, вручив Бернду избирательный бюллетень, вынужден был вернуться к месту происшествия.

— Это неповиновение приказу или как? — заорал он с ходу. — Или, может, ты приказа не слышал? Смир-р-на! Листок сложить! В урну опустить! Ну вот, сразу бы так… Где, бишь, я остановился?

Бернд поднял руку, Пик Мюггельберг подошел к нему и вручил второй избирательный бюллетень, который Бернд, незаметно присоединив к первому, аккуратно сложил вдвое, после чего, опять же незаметно для ординарца, сунул свой сдвоенный бюллетень в избирательную урну. Полчаса спустя Пик Мюггельберг торжественно отрапортовал, что весь личный состав казармы, еще до девяти утра, в парадной форме, как один, отдал свои голоса на выборах. Это был небывалый показатель политической активности. Однако при открытом подсчете результатов, произведенном опять-таки в присутствии всего добровольно собравшегося по приказу личного состава, обнаружилось, что 578 зарегистрированных избирателей подали 579 голосов «за». Пик Мюггельберг, решив, что ординарец просто обсчитался, приказал пересчитать — результат получился тот же. Тогда пересчет повторили снова, на сей раз разложив бюллетени стопочками по десять штук — с тем же успехом: 579 голосов «за». Пик Мюггельберг пересчитал количество избирателей в избирательных списках — 578 человек. Только тут до него стал доходить смысл случившегося, и его бросило в жар. Ведь он же хотел первым из руководителей избирательных участков рапортовать об успешном завершении выборов, самое позднее в 18.03 доложив наверх о стопроцентном результате. И вдруг такая незадача! Снова и снова, с возрастающим отчаянием, пересчитывал он бюллетени. В конце концов даже подключил к подсчетам салажонка, который после армии собирался поступать в университет на математическое отделение. Короче, проходили часы, а официального объявления о результатах выборов все не было, ибо среди сводок, ожидаемых и поданных с двадцати двух тысяч избирательных участков, недоставало сводки с одного-единственного. А на этом одном - единственном обнаружился один голос лишний. Примчавшийся в часть незадолго до полуночи партийный руководитель районного масштаба рвал и метал: 578 избирателей могут отдать 578 голосов, и точка, а если обнаружился еще один голос, значит, он недействителен!