её взглядом и увидел на экране… Михаила Шахова! Журналист Шахов с испуганным выражением лица наклонился к своей универсамовской тележке.

– И опять он тут как тут! – Семён Борисович повернулся к телевизору и снял видеомагнитофон с «паузы».

Экранный Шахов поднял опрокинутую тележку и начал собирать с пола покупки.

– Да типичный ботан! – Аннушка с презрением сложила руки на груди. – Приссал, наверное, когда Ферзь там такого шухера наделал.

– Вот что, гражданка Килькина… – Штатский снова поставил видеомагнитофон на «паузу». – Читай протокол, подписывай… «С моих слов записано верно» и подпись с расшифровкой – он повернул ей заполненный лист и положил сверху ручку. – А я пока подпишу тебе повестку, и мы распрощаемся.

– Типа, всё что ли? – по выражению лица Аннушки было непонятно, рада она или огорчена окончанию допроса.

– А тебе понравилось? – глянул на неё Штатский, делая росчерк в повестке. – Так у нас это не последняя встреча.

– Не последняя?

– Ты читай и подписывай! – ткнул пальцем в текст протокола Штатский.

Аннушка взяла лист в руки и, помахивая закинутой на ногу ногой, приступила к знакомству с протоколом. Через минуту она его подписала.

Штатский отдал Килькиной повестку, но та уходить не торопилась.

– Семён Борисович… – в нерешительности затеребила молнию куртки Аннушка. – А можно, короче, спросить?

– Спрашивай, – следователь подошёл к видеодвойке, горя желанием ещё раз просмотреть запись.

– А Михе большой срок за палатку мою светит?

– А сама как думаешь? – усмехнулся Штатский.

– Я просто, короче, сказать хотела… – Аннушка потупила взор. – Я ведь как бы в том, что случилось, тоже виновата, по ходу…

– Так это ты ларёк разнесла, а после ящики с пивом оттуда метала? – следователь сделал большие глаза. – Сильна, мать, сильна! Ты не культуристка случайно?

– Фигуристка! – огрызнулась Килькина. – Просто Ферзь в тот день пустой был и с бодуна… Короче, я ему в долг не дала, – добавила она тихо.

– А он что, тебе деньги платил? – Штатский окинул Аннушку высокомерным взглядом. – А я-то, наивный, полагал, у вас всё по любви происходило…

– Да Вы чё? – лицо Аннушки окрасилось праведным гневом. – Озабоченный что ли, в натуре? Я ему пива в долг не дала!

– Пива? – почесал затылок Семён Борисович. – Ну, тогда, извини. А что касается твоей вины, то, насколько мне известно, в кредит вы не торговали, так что отпускать в долг, как я понимаю, продавцам было запрещено.

– Запрещено-то запрещено… – Килькина вздохнула. – Только я, короче, раньше отоваривала Миху в долг, а тут реально в отказ пошла…

– И по причине отказа в бутылке пива некто Миха Ферзь разгромил торговую палатку, уничтожил находящийся в ней товар и угрожал продавцу физической расправой. Да ты представь, что будет, если все вокруг так реагировать начнут? – следователь посмотрел на девушку, как на ненормальную.

– Почему все? – не смутилась Аннушки. – Все – это одно, а Миха – совсем другое.

– Вот это «другое» за свои дела и сядет на скамью подсудимых. Ты свободна. Пока, – Семён Борисович нажал на пульте кнопку воспроизведения.

С почти скорбной печалью на лице Анна Килькина вышла из кабинета Штатского.

Следователь ещё несколько раз просмотрел видеокассету. Он увидел, как один из грузчиков случайно сбил тележку Михаила Шахова, но самого Шахова в тот момент рядом не было. Куда он, интересно, делся? Неужели спрятался? Нет, профессиональное любопытство этого «ботана», как назвала его Килькина, наверняка взяло верх, и Шахов следил за перемещениями Ферзя. Он должен быть недалеко от своего тёзки… Но видеокамеры, запечатлевшие рядом с хулиганом многих покупателей, Михаила Шахова поблизости от него не зафиксировали.

                        ***

– Вы?.. Ты?!… – от неожиданности Штрих уронил кисти на ламинатный пол коридора «Радио Фокс».

– Я, – спокойно улыбнулся Алик. – Здравствуй, Григорий.

– Здравствуй…те, – продолжая глядеть на Лунца широкими глазами, пролепетал художник.

– Я стал таким страшным? – усмехнулся Алик.

– Да не… Просто… Вы же это самое…

– Я уже давно ушёл из музея и работаю на радиостанции, – спокойно пояснил Алик.

– А, – кивнул Штрих и, наконец, обратил внимание на упавшие кисти.

– Давай-ка я тебе помогу, – Лунц присел на корточки и начал собирать валявшиеся кисточки. – Надо бы тряпку принести, а то Маргарита Павловна увидит запачканный пол…

– Да-да-да, – Штрих наклонился и начал испуганно помогать Алику.

– А ты-то как здесь оказался? – спросил Алик, когда сбор упавших принадлежностей закончился.

– Я… – Гриша боязливо оглянулся на дверь главбуха. – Я портрет Маргариты Павловны пишу, – со значением прошептал он. – Три недели уже работаю.

– Маргариты Павловны? Три недели? – Алик задумчиво достал из кармана пиджака пачку сигарет.

– Для художественной галереи. «1000 лучших людей современной России». Времени у неё позировать нет, так что решили, как говорится, без отрыва от производства… – художник повторил внушённую ему Васнецовым легенду. – Её производства, – на всякий случай уточнил Штрих.

– Вот как! – лицо Алика выразило удивление. – Кстати, ты куришь?

– Курю, когда перерывы делаю… – Штрих снова покосился на открытую дверь кабинета Нечетовой.

– Так может, выйдем на лестницу? – Лунц показал сигаретой в направлении лестничной площадки.

– Нет-нет! – художник вновь понизил голос. – Маргарита Павловна меня только кисти помыть отпустила, а перекур позже разрешит.

– Да, с ней лучше не спорить, – Алик улыбнулся. – Ну, тогда, как получишь разрешение, подходи на перекур ко мне, – он показал рукой на дверь информационного отдела. – Я шеф-редактор новостей.

– А мне Маргарита Павловна курить у себя разрешает, – как об особой заслуге, сообщил Штрих. – Она сама дама курящая, так что мы вместе иногда дымим.

Он явно не желал предаваться воспоминаниям в компании бывшего музейного знакомого.

– Большая честь! – с едва уловимой иронией заметил Алик. – Ладно, – Лунц посмотрел на испачканный краской ламинат. – Пойдём, покажу тебе, где лежит половая тряпка. А то Маргарита Павловна так прикурить даст, что мигом бросишь.

Он двинулся в направлении туалета. Штрих, стараясь ступать неслышно, молча последовал за ним.

– Ты что же пакостишь-то, а?! – Алик уже сидел в своём кабинете, когда до него из коридора донеслись раскаты гнева госпожи Нечетовой. – Тебя зачем сюда звали? Портреты писать или новый ламинат краской гадить? Какой ты портретист, к чёртовой матери?! Маляр ты дешёвый! Кисточку в руках удержать не способен, пьянчуга! Принтер новый принёс, так теперь пол новый нам сделаешь?!..

Оправданий художника Лунц не слышал: то ли Штрих не осмелился нарушать грозный монолог Маргариты Павловны, то ли вставлял свои реплики слишком тихо. Впрочем, тихо на радиостанции он делал всё: приходил, передвигался, здоровался с сотрудниками, на глаза которым старался не попадаться, помешивал ложкой кофе, ну а процесс курения само собой никакого шума вызвать не мог.

«Не хочешь, значит, со мной разговаривать? – мысленно обратился к портретисту дымящий