— Конечно, мне нравится ходить пешком.

— Тебе полезно. Я тоже много ходила пешком, когда была беременной. Ты пьешь?

— Что? — не поняла я.

— Я имела в виду, достаточно ли пьешь воды. Знаешь, что у беременных объем крови увеличивается почти в два раза? Хочешь, открою секрет, как понять, что воды в организме достаточно: если моча прозрачная, значит, все в порядке. Если же нет, надо пить больше.

— Спасибо, я понаблюдаю.

С Альмой мы почти не обсуждаем мою беременность. Может, потому, что ей было двадцать лет, когда она родила меня, и она уже ничего не помнит.

Мы идем по широкому проспекту, вдоль которого тянется парк, и вскоре оказываемся перед Алмазным дворцом. Это здание — как магнит, всегда возникает на пути. Мы же поворачиваем направо на проспект Эрколе I д’Эсте, это та самая улица, которую Луиджи считает самой красивой в Европе. Действительно, она великолепна.

— Как правильно, городская стена или стены? — спрашиваю у Микелы.

— Мы говорим, пойдем на Стену. Когда я была молодой, мы здесь уединялись, а сейчас, видишь, тут бегают.

— Ты с Майо тоже… уединялась?

— Еще как! — отвечает весело.

В конце проспекта Эрколе I д’Эсте — большая зеленая поляна, которая тянется до земляных валов, обсаженных высокими платанами, липами и вязами. Время обеда, и многие действительно бегают по дорожкам или выгуливают собак. Хорошее место, как раз для прогулок, с одной стороны тянется открытое поле, с другой — городской парк.

— Пообедаем в моей любимой хибаре в бывших садах семейства д’Эсте. Этим садам пятьсот лет, — говорит Микела и неожиданно спрашивает: — А ты переболела токсоплазмозом? Ветчина тебе не противопоказана?

— У мамы живет кот, думаю, переболела.

Я не решаюсь сразу задать вопрос про Майо и Альму и расспрашиваю Микелу о ее семье.

— А сколько лет другим твоим детям?

— Марко — восемнадцать, Элеоноре — двенадцать. Разница между всеми детьми — шесть лет.

— Ты назвала сына как Майо? — не могу удержаться я.

Микела пожимает плечами:

— Его отец никогда не думал об этом, надеюсь, ты не станешь обращать его внимание.

Она сказала это так, будто мы сто лет знакомы. Будто мы подростки, задумавшие какую–то шалость.

— Ты собираешься нас познакомить?

— Не исключено. Он гинеколог, вдруг ты решишь родить раньше времени? — подмигивает она мне.

Мы спустились с вала на узкую тропинку, посыпанную гравием, по обеим сторонам которой растет высокий кустарник, живая изгородь. Великолепный лабиринт, в котором мы одни. Слышно лишь щебетание птиц да изредка мягкий шелест шин осторожно обгоняющих нас велосипедов. То, что Микела назвала хибарой, на самом деле небольшой деревянный домик, окруженный деревьями. Во дворе стоят несколько простых столов, покрытых клеенкой.

— Ты не возражаешь, если мы поедим на улице? Сегодня тепло.

Мы садимся на лавки, друг напротив друга. Из домика выходит женщина, у нее зеленые глаза, щедро подведенные сурьмой, она громко обращается к Микеле:

— Привет, Мики, что желаешь: как обычно?

Отмечаю характерный феррарский выговор, как у синьоры Кантони, сестры префекта.

— Спросим мою гостью. — Микела подбородком указывает на меня.

— Ветчина, домашняя колбаса, свежий салат, пойдет? — Женщина разглядывает меня с явным любопытством. — Все натуральное, прямо от производителя.

Зеленые глаза просвечивают меня как рентгеном. Кажется, она принимает меня за иностранку.

— Пойдет, можно и без колбасы.

— Феррарскую чесночную колбасу нужно попробовать обязательно, — настаивает она. — Если хотите, я не буду класть лук в салат.

Не понимаю, какая связь между колбасой и луком, но соглашаюсь:

— Уговорили.

Микела обменивается с трактирщицей довольным взглядом.

Уже в дверях женщина оборачивается:

— Вина не надо, правильно?

— Нет, спасибо, — отвечаем мы хором.

Микела достает из сумочки табак и бумагу для самокруток.

— Приготовлю на потом. Ты куришь?

— Нет.

— И никогда не пробовала?

— Пару затяжек в школе, но меня всегда тошнило.

— Твоя мать в шестнадцать лет курила как турок.

— В жизни не видела ее с сигаретой. А Майо?

— И он тоже. Подростками мы все курили. Майо потом, когда начал колоться, стал курить в два раза больше, а Альма бросила. Я думаю, она панически боялась приобрести зависимость, перестала даже пить пиво.

Ну вот, Микела сама затронула нужную тему, теперь можно спросить о том, что меня волнует.

— Она и сейчас не пьет. Ни вино, ни более крепкие напитки, разве что в исключительных случаях. А когда ты узнала, что Майо колется?

— Сразу же. Я вернулась домой после каникул, мы не могли дождаться встречи. Майо позвонил и сказал, что зайдет за мной, но не зашел. Я ждала его весь вечер, но он так и не пришел и не перезвонил. Я ничего не понимала, это было совсем на него не похоже. На следующий день около полудня я сама ему позвонила, его мама сказала, что он еще спит. В два часа раздался звонок в дверь: это был он. Мы как раз заканчивали обедать, отец был недоволен, а мама тихонько шепнула: «Иди, это Майо». Я же все лето рассказывала о нем.

Побежала бегом вниз. А Майо палкой нарисовал во дворе большое сердце и ждал меня, встав на колени прямо в центре. Палку он держал на плечах, повесив на нее руки. Я сказала ему: «Вставай, дуралей». Тогда он опустил руки, встал, вышел из сердца и обнял меня. Мы сели на невысокий забор перед домом. Он вытащил сигареты: «Не хочешь соломки?» В этот момент я и увидела у него на сгибе локтя синяки. Я сразу все поняла, у меня потекли слезы. Он погладил меня по щеке: «Ну что ты, Мики, это ерунда, ничего страшного». А потом все рассказал. Накануне вечером он кололся. Шел ко мне и встретил Бенетти, который предложил пойти купить товар по сходной цене где–то на окраине города. «И я пошел за ним, Мики, как будто у Бенетти была волшебная флейта. Я не могу тебе объяснить, как это случилось, бред какой–то. Обманул, как дурачка, как Буратино. Прости, я думал о тебе, думал все лето». И потом он меня поцеловал.

Микела рассказывает так, будто все случилось вчера, и мне передается ее подростковое волнение. Должно быть, она бесконечно прокручивает в голове ту встречу с Майо, но не как плохое, а как приятное воспоминание.

— Я была в него по уши влюблена, — продолжает она, — он был не такой, как все. И к тому же красивый: высокий, оливковая кожа, волосы — воронье крыло, как у тебя. Мне всегда нравились красавцы. Если бы ты видела моего мужа в молодости! И еще Майо был открытым, ничего не строил из себя, как другие. Он был самим собой, мог подурачиться. Веселый, непосредственный, все время что–то затевал. Мы, наверное, час просидели, обнявшись, на том заборе. Я сказала, что не останусь с ним, если он будет колоться, что наркоман мне не нужен, и он меня поддержал: «Ты права, Мики. Но я не наркоман, я всего лишь пару раз укололся».