на этот раз говорила спокойно, выражала свои мысли предельно четко. Да, верно, было заседание в уезде, она об этом не забыла, и незачем ей напоминать. Да, они вызвали на соревнование другие кооперативы, все это так. Она не собирается действовать вразрез с решением парткома. Она лишь учитывает конкретные условия. Тогда стояла сухая погода, тогда нельзя было предвидеть всех неожиданностей, которые могут возникнуть до окончания высадки рисовой рассады. А сейчас время не терпит, все уже залито водой. Десять с лишним дней подряд идут дожди, небо плотно заволокло тучами, а буйволы простаивают в ожидании солнышка… И если ждать, рисовая рассада перерастет, пожухнет. Что тогда делать? Время не терпит, давно пора высаживать рассаду, надо покончить с этим к двадцать восьмому декабря. Раз возникла такая ситуация, разве можно слепо придерживаться старого плана? Конечно, нельзя! Остается один выход — начинать пахать по обводненному полю. О мягкой пахоте теперь и говорить не приходится, нужно постараться хорошо пробороновать, внести побольше удобрений — вместо десяти коромысел по двенадцати коромысел на каждое сао[16].

У Мана не хватило выдержки дослушать ее до конца, он был вне себя от бешенства. В пылу слепой ярости он уже не воспринимал разумные и обоснованные доводы, которые приводила жена. Прежде он всем сердцем желал, чтобы Муй выдвинулась, выросла, но сейчас он бы много дал, чтобы увидеть ее неопытной и нерешительной, как это было когда-то. Она слишком много на себя берет, пошла против него, Мана, наперекор его воле! Не бывать этому!

Ман резко поднялся, оборвал жену на полуслове и заговорил, не дожидаясь, пока председатель собрания — это была опять-таки Муй! — предоставит ему слово.

— Предлагаю отказаться от этой затеи, которая принадлежит Муй, это ее личное мнение, а не мнение коллектива…

— Как это мое личное мнение? К этому же пришло и правление, и участники сегодняшнего заседания…

— Допустим! Но позвольте спросить: а что будет, если снизится урожайность, кто будет держать ответ? Кто?

— Я, разумеется!

Ман прикусил губу, побледнел. Все с опаской смотрели на супругов, ожидая продолжения неприятной сцены, но тут вмешался секретарь парткома:

— Сохраняйте оба выдержку, возьмите себя в руки! Товарищ Ман только что вернулся с конференции, поэтому мне придется рассказать ему о положении у нас, чтобы ему было легче во всем разобраться. А предложение председателя кооператива вполне разумное. Я сам ночей не спал, слушал шум дождя, ворочался, думал и в конце концов тоже решил: придется отказаться от мягкой пахоты и перейти к работе на обводненном поле. Конечно, мягкая пахота имеет свои преимущества, но мы выйдем из положения, внесем побольше удобрений и применим некоторые другие агротехнические методы. Ну а насчет выполнения решения парткома… Я предлагаю поступить следующим образом: завтра утром соберем партком, я поставлю вопрос на обсуждение, думаю, что партком примет новое решение, сообразуясь с конкретными условиями. Ну как, товарищ Ман, вас это удовлетворяет?

После собрания Муй не спешила покинуть помещение правления. Секретарь парткома подошел к ней:

— Пора домой, и будь с мужем поласковее!

Она с горечью возразила:

— А в чем я провинилась? Почему мне надо быть поласковее?

Войдя в дом, она увидела, что муж уложил рюкзак и привязывает к велосипеду цветастое одеяло. Лицо у Мана было обиженное. Свекровь стояла рядом и, ничего не понимая, недоуменно следила за движениями сына.

Ну что ж, если он до такой степени обозлился на нее, пусть уходит! И Муй сделала вид, что ничего не произошло. Она вышла в кухню, подальше от взглядов мужа и свекрови, села в уголок и предалась своим мыслям. Нет, не надо сожалеть, не надо раскаиваться… Он разозлился и решил уйти — пусть идет куда хочет, она не собирается просить у него прощения. Потом, когда все образуется, она ему скажет: я очень благодарна тебе за сочувствие, за заботу обо мне, но в такой помощи, какую предлагаешь ты, я не нуждаюсь. Ты все время забывал об одном: я ведь не малое дитя и нельзя со мной обращаться, как с несмышленым ребенком. Когда ребенок научился рассуждать и у него появились собственные мысли, тебе это не понравилось, тебя устраивала только постоянная покорность… Тогда лучше не быть председателем кооператива!

Если бы ее не назначили председателем кооператива, она была бы обыкновенной женой, говорила бы с мужем о всяких пустяках: о том, что надо бы обзавестись новой москитной сеткой и неплохо приобрести ватное одеяло… о том, что пестрая курица уже снесла тридцать яиц… Тогда наверняка не случилось бы ничего подобного и оба до самой старости были бы уверены, что отлично понимают друг друга, отлично ладят и живут счастливо!

Ей стало смешно. Она засмеялась, хотя по щекам текли слезы. Ну нет, это ни к чему, слезы здесь не помогут…

Перевод И. Глебовой.

До Тю

В ЗОНЕ ОГНЯ

Дом, где жила Лиен, приютился в маленьком переулке на южной окраине города. Начинался переулок прямо у железной дороги; и всякий раз, когда мимо проходил поезд, дома начинало трясти, случалось, даже переворачивались стоявшие на столах чашки. От угольной пыли посерели старые крыши и раскидистые кроны высившихся вдоль переулка бангов, с которых и в зимнюю пору не опадала листва. После сильных дождей потоки воды, черной и мутной, гулко падали с кровель и листьев, заливая маленькие дворы, и по всему переулку долго еще стояли потом большие глубокие лужи. Раньше, до начала бомбежек, дожди доставляли великую радость окрестной детворе: малыши — в одних трусах, а то и совсем нагишом — сбегались отовсюду и шлепали по лужам вслед за бумажными корабликами. Забаве этой, само собой, предавались одни мальчишки. Девочки — они ведь поспокойнее — чинно сидели на ступеньках подле своих дверей и болтали, следя за крохотными суденышками, готовыми вот-вот погрузиться в пучину; а пальцы их проворно перебирали лоскутки и обрывки шерстяных ниток, подобранных в сундучках у матерей, — девчонки шили наряды своим куклам. Вот так же росла здесь, в переулке, и Лиен; пожалуй, она и сама не заметила, как стала взрослой, просто, вроде само по себе так вышло: из переулка, где день и ночь слышен шум воды, льющейся в тендеры из водонапорных колонок, гудки паровозов, катящих вагоны по стрелкам на станции Ваунг, и громкие крики мальчишек, она — сразу вдруг повзрослевшая — стала ходить в музыкальное училище, точь-в-точь такая же, как сотни других девушек на улицах Ханоя, ее города, о котором сложено столько песен — их она