революцию. К началу 1920-х годов многие авторы, связанные с Пролеткультом и «Кузницей», согласились, хотя бы формально, с тем, что их задача – писать «для настоящего, а не для будущего», обращать свое слово к обычным рабочим, уделять внимание повседневной жизни, оттачивать литературное мастерство и овладевать техникой письма, распространять элементарные знания и прививать эстетический вкус широким массам все еще невежественных и необразованных рабочих [Львов-Рогачевский 1927b: 178;Казин 1919: 13–14][96].

Но рабочих писателей гораздо больше волновали не столько отношения со старой культурой и даже с рабочими массами, сколько отношения с интеллигенцией. В октябре 1917 года на конференции, учредившей Пролеткульт, преобладало довольно терпимое отношение к интеллигенции. Многие руководители и организаторы происходили из образованной элиты, например Богданов, который работал редактором общероссийского журнала «Пролеткульт» и входил в Центральный совет Пролеткульта; П. И. Лебедев (известный как Валериан Полянский), который работал председателем общероссийской организации Пролеткульта с 1918 до 1920 года; партийный публицист П. М. Керженцев, который также работал в общероссийской организации и входил в редколлегию журнала «Пролетарская культура». Однако высказывались и более радикальные идеи об ограничении роли интеллигенции в «рабочих делах». Даже некоторые деятели из числа интеллигенции настаивали на том, что «Пролеткульт – организация пролетарской самодеятельности» и интеллигенты должны находиться под строгим присмотром [Керженцев 1918: 7–8; Maliy 1990: 106–107]. Богданов, однако, предупреждал рабочих не слишком увлекаться этой точкой зрения. И он, и другие лидеры партии и Пролеткульта постоянно напоминали рабочим, что быть пролетарием по происхождению еще не значит быть пролетарием по идеологии. Именно в таком положении находились рабочие писатели. Поэтому у Богданова имелись все основания для того, чтобы в 1918 году заметить: «до сих пор поэзия рабочих слишком часто, вероятно в большинстве случаев, не рабочая поэзия». На вопрос о том, что делает писателя пролетарским, он решительно отвечал: «Дело не в авторе, а в точке зрения». Непролетарий может писать пролетарские стихи, и значит, следуя той же логике, руководить Пролеткультом. В то же время позиция Богданова сохраняла некоторую двойственность: уступая противоположному мнению, он указывал, что чужаков не следует выбирать на подобные должности слишком часто, а рабочим не стоит им чересчур доверять и полагаться на них [Богданов 1918а: 20].

В вопросах о роли непролетарских классов в создании новой культуры и об их способности выразить пролетарский образ мыслей и чувств рабочие интеллигенты проявляли гораздо меньше терпимости, чем Богданов. Они не были склонны прислушиваться к партийной критике концепций пролетарской автономии и пролетарского самоуправления. И, что более важно, возражая на эту критику, они затрагивали философскую проблематику об источниках познания. Некогда сформулированный в работах Богданова и Луначарского старый тезис о том, что интеллигенция способна мыслить, как зарождающийся рабочий класс, но не способна чувствовать, как он, вновь приобрел актуальность. Более того, рабочие писатели склонялись к тому, чтобы отвергнуть мнение, будто понятие пролетарской культуры является всего лишь плодом мысли эмигрантов-интеллектуалов, таких, как Богданов и Луначарский. Пролетарская культура, утверждал в начале 1919 года Владимир Кириллов, родилась в России после 1905 года среди рабочих, которые развивали свои творческие способности. Если образованная элита играла при этом какую-то роль, то сугубо негативную, ибо к развитию своих талантов рабочих подтолкнули «пассивность и обособленность интеллигенции» [Кириллов 1919а: 11]. После 1917 года на повестке дня оказываются по преимуществу вопросы вмешательства и контроля. В начале 1920 года многие наиболее опытные рабочие писатели покинули Пролеткульт, объясняя это тем, что Пролеткульт сковывал их творческий потенциал. Кроме того, на собраниях и в прессе рабочие писатели жаловались на то, что им велят писать простым языком на повседневные темы, чтобы было понятно простым рабочим, требуют отказаться от усложненной, эмоциональной, революционной манеры письма, которую многие предпочитают [Львов-Рогачевский 1927b: 178][97]. На повестке дня стояли вопросы класса и власти. Даже в тех случаях, когда пролетарские писатели соглашались с тем, что их долг – простым языком обращаться к простым рабочим, они продолжали настаивать, что для них «важно сплочение пролетарской интеллигенции, вышедшей из недр рабочего класса, ибо в ней – залог пролетарской культуры»[98]. Постоянно повторялось, что рабочих лучше просвещают и вдохновляют те художники и писатели, которые сами вышли из рабочих и являются «своими» не только по идеологическим убеждениям, но и по жизнеощущению [Ляшко 1920а: 26]. Однако на повестке дня оставались и вопросы культурной истины и свободы. В то время как партийные лидеры настаивали на единственности культурной истины – хотя спорили между собой по поводу ее содержания, – многие рабочие писатели, по крайней мере неявно, сомневались в том, что может существовать, хотя бы в теории, всеобщая и монолитная культурная истина пролетариата. Весьма показательный факт: авторам, приглашенным на Первый всероссийский съезд пролетарских писателей в октябре 1920 года, был задан вопрос, какой литературной тенденции они сочувствуют или следуют, и только меньшинство ответило «пролетарской», «коммунистической» или «пролеткультовской». Ответы большинства различались в самом широком диапазоне: реалистическая, натуралистическая, импрессионистическая, футуристическая, сатирическая, рабочая, поэтическая, романтическая, художественная, лирическая, христианская, горьковская, суриковская. Некоторые подчеркнули, что они не следуют никакой тенденции, кроме собственной[99]. Отстаивание творческой свободы, лейтмотив дискуссий и писательской практики авторов из рабочего класса и, кажется, выражало потенциально опасные сомнения относительно растущих требований культурного единообразия.

Глава 2

Познание личности

Мир без нас стал бы пустыней, если бы не существовал мир внутри нас.

Уоллес Стивенс

В чем рабочий нуждается, чтобы «выстоять перед лицом силы, которая готова поглотить его»… так это познание себя, которое открывает ему возможность посвятить себя чему-то еще помимо эксплуатации, открытие себя, которое приходит окольным путем чужих тайн.

Жак Рансъер. Ночи труда

Я среди житейской прозы жил в мечтах, опьяненный поэзией и жаждой света.

Михаил Савин, 1909

В России между двумя революциями в центре внимания писателей из народа, как и многих их современников, находилась индивидуальность, и больше всего они интересовались исследованием и развитием собственной личности. Вопрос о природе индивидуальности, ее общественной роли и нравственном значении приобрел характер навязчивой идеи. Ключевые слова вроде «личность» и «человек» пронизывают тексты произведений рабочих писателей, служа основанием для моральной или политической аргументации. Л. Н. Клейнборт, изучавший предреволюционные настроения рабочего класса в России, обратил внимание на то, что в творчестве активных и способных к самовыражению рабочих преобладает «культ личности» или «культ человека» [Клейнборт 1913а: 32–44; Клейнборт 1913е: 178–185] К Это был подрывной, ниспровергающий, даже революционный дискурс, который в то же время сочетался с мотивами тревоги, отчуждения,