Очнулся от мыслей и вдруг увидел, куда заехал, вертя баранку бездумно, полностью автоматически. Так бывает – уходишь в свои мысли, а руки, тело делают то, что требует подсознание. И вот это самое клятое подсознание привело меня к городской больнице! Вернее, туда, где некогда я похмелялся в большом ларьке-забегаловке, закусывая бутербродом сто граммов водки.

Помню, как ко мне подошла девушка-продавщица и посмотрела на меня странным взглядом, будто знает меня много лет. Будто ждала меня и дождалась. Я тогда почему-то разозлился, видимо, потому, что она увидела меня выпивающим среди белого дня, да еще и в милицейской форме. Ушел не оглядываясь, но запала эта девица мне в душу. Как там ее звали? Вернее, зовут? Надя?

Копия моей бывшей любовницы Тани. Только чуть вульгарнее. Нет, не вульгарнее… я даже не знаю, как это назвать, может, попроще? Да, наверное, так – попроще. Таня все-таки похоленее. И даже не в этом дело… как бы лучше сформулировать? Вот! Работа, накладывающая отпечаток. Таня – словно аристократка, знающая, что весь мир к ее услугам и только люди более высокого статуса (но такие же аристократы) имеют право ей что-то приказать. Надя же – крестьянка, которая ниже всех, ниже даже горожан. Продавщица. Она прислуживает всем, это ее работа. И эта работа въелась и в лицо, и в душу.

Сколько я не видел Надю? Да почти год. Небось уже и не работает в ларьке-то. В таких местах надолго не задерживаются.

Я приткнул машину метрах в двадцати от ларька, благо места было предостаточно. Это днем тут всунуть машину некуда – в больницу приезжает куча народа, а парковки рядом нет. Сейчас свободно.

Ларек светился на всю округу, заманивая местных алкашей, будто пламя свечи – глупых мотыльков. Лети, получи свою порцию пламени и сгори, сдохни, такая твоя судьба! И летят. Вон толкутся, человека четыре. Бухают. Или нет?

Сердце у меня вдруг толкнулось, засбоило, переходя в ускоренный режим. Оно и так у меня стучит чаще, чем у обычного человека, и есть я хочу чаще – ускоренный обмен веществ, так сказал Сазонов. Поэтому я и двигаюсь быстрее, потому и сильнее многих. Но и старюсь быстрее. Сжигаю себя. То есть проживу я не лет восемьдесят, как обычные люди, а гораздо меньше. Сгорю на работе в буквальном смысле слова!

Я сам этого хотел, так что нечего об этом сейчас думать. А думать надо о том, зачем вон тот мудак закрыл дверь, а другой схватил продавщицу за волосы. Грабеж ведь, ей-ей, банальный грабеж! А я опер. И что это значит? А значит это только одно – если ты опер, иди и разбей им бошки!

Машина моргнула поворотниками, становясь на сигнализацию, а я пошел к ларьку, все ускоряя и ускоряя шаг, надеясь, что успею до того, как… До чего именно успею, я развивать не стал. Все может закончиться и простым тасканием за волосы, и ножом в живот. Алкаши и наркоши непредсказуемы. Одни ограничатся литром водяры и закуской, другим захочется молодого женского тела. Так что лучше поспешить.

Дверь была закрыла изнутри, и я настойчиво постучал – раз, два, три, надеясь, что стекло выдержит под моими ударами. Вообще-то, на мой взгляд, это полная глупость, замешанная на жадности, – держать распивочную открытой в такое время суток! Неужели нельзя додуматься, что это обязательно привлечет нежелательных посетителей?! Вокруг старый жилой фонд и частные дома, в которых живет туева хуча алкашей и нарков, и какого черта ты не закрываешь свой шинок на ночь?! Идиоты, ох, идиоты! И как это до сих пор тут никого не убили?!

Тьфу-тьфу…

Тот, кто закрывал дверь, подошел к ней и сквозь стекло посмотрел на меня мутным взглядом:

– Закрыто! Не работает!

Я бросил взгляд внутрь – троих других не было, и продавщицы не было. За прилавком – вход в подсобное помещение. Вот там, похоже на то, и совершается акт Марлезонского эротического балета. Или собирается совершиться.

– Открывай! Ты, козел драный, фуфлыжник, открой! Эй, обиженка, открой, волчара позорный!

Ага! Расчет оправдался! Вот как все-таки люди ведутся на подначки! Ну что значат слова, если ты совершаешь преступление и точно не хочешь, чтобы об этом знал кто-то еще? Ушел от двери, да и присоединился к корешкам, рвущим сейчас кружевные трусы с гладкого, сочного тела! И пусть этот болван на улице прыгает вокруг дверей – они из небьющегося стекла, хрен разобьешь! Да если из бьющегося и разобьешь – и что? Не мое же, не жалко.

Но уголовник не может стерпеть огульных обвинений от какого-то там лоха! Наказать «попутавшего рамсы» – святое дело! Перо в брюхо – и это будет правильно!

Он открыл дверь, хотел что-то сказать, протянул левую руку, видимо, желая меня придержать для того, чтобы ударить зажатой в правой то ли заточкой, то ли отверткой, но я не дал ему этого сделать. Ударил так сильно, как только мог, проломив ему переносицу и вогнав осколки черепной кости прямо в мозг. Он умер мгновенно, рухнул как подкошенный. Но его ноги еще несколько секунд дергались, поскребывая по заплеванной, с прилипшими окурками земле. Но я уже не смотрел на труп, я знал, что это труп. Ноги еще продолжали дергаться, когда я втащил бандита в ларек и запер за собой дверь. Не надо лишних свидетелей!

Они распялили ее на лежанке, сделанной из досок и накрытой толстым лоскутным одеялом. Зачем тут эта лежанка – непонятно. Но никакого значения не имело – зачем она тут. Лежанка была, были штабеля ящиков с пивом, водой, водкой, коробки с чипсами и конфетами, три здоровенных промышленных холодильника и три ублюдка лет двадцати пяти от роду, находящихся в состоянии алкогольно-наркотического безумия. Эти люди уже не соображали, что делают. Им было все равно.

Впрочем, и людьми-то назвать их трудно. Три особи, руководимые лишь инстинктами и желанием. Они не думают о том, что будет потом. Они не соображают, что их все равно найдут, так как изнасилование входит в разряд особо тяжких и, по большому счету, найти злодеев нетрудно. Продавщицу-то они вряд ли убьют. Но даже если убьют, останется столько следов, что найдет их даже тупой, умственно отсталый опер. Если такой вдруг заведется в рядах доблестной российской милиции. Эти типы, скорее всего, ранее судимы, а значит, в ИЦ (информационном центре) имеются их отпечатки пальцев, их приметы, их возможные места обитания. И взять гадов – дело нескольких часов. Или дней, если они сообразят и пустятся в бега. Они не могут бегать вечно, преступники не могут оторваться от среды обитания. А значит, их найдут. Но я не собирался предоставлять тварям несколько лишних дней свободы. И вообще – дней.

Первым был тот, что лежал на женщине, отсвечивая голым, молочно-белым задом. Судя по всему, он никак не мог попасть куда надо, потому что девушка вертелась, дергалась, едва не подбрасывая его над собой. Двое подельников удерживали ее за руки и ноги, но удивительно сильная для своей субтильной комплекции девушка вертелась, как угорь, и, что меня удивило, не визжала, не плакала, только рычала, как собака, и сквозь зубы материла насильников отборной площадной бранью. Те не оставались в долгу, тоже матерились, а когда я появился из дверного проема, насильник как раз дважды хлестко ударил жертву по лицу то ли ладонью, то ли кулаком, после чего девушка сразу обмякла.