Не любит он меня, без всякого сомнения. После нашей с ним размолвки по поводу того, кто будет получать с Ибрагима. Да и хрен с ним. Что мне с ним – детей крестить? Хреновый он участковый, да не мне ставить ему оценки. Пусть живет как может.

Дверь знакомо скрипнула, и я вошел в кабинет, в котором прошли три года моей жизни. Не самые лучшие годы, но… каждому дается то, что он заслужил, разве нет? Видимо, я заслужил эту вот комнатку с четырьмя столами, четырьмя сейфами и несколькими стульями с засаленными, потемневшими от грязи сиденьями.

М-да… все знакомо до жути! Не скажу, чтобы у меня екнуло сердце, но что-то ностальгическое я все-таки ощутил. Не без того.

Новый участковый сидел за моим столом (само собой!), за бывшим моим столом, возле бывшего моего сейфа, и что-то писал шариковой авторучкой, выкладывая на лист красивые, с завитушками буквы. Я вот никогда не умел писать красиво. Мой почерк разобрать трудно, как почерк старого врача. Как курица лапой пишу. Но, честно сказать, на службе это не сказывается совсем никак. Ты можешь писать даже ручкой, вставленной в зад, но только чтобы бумага была изготовлена в срок. Прикрыться хорошей бумагой – это половина умения любого мента. Или даже больше, чем половина.

– Здравствуйте! – предельно вежливо информировал я о своем приходе, но капитан даже не поднял головы и уж тем более не поздоровался. Откуда он такой взялся, тупорылый? Вояка, точно. Или пожарный. Много их сейчас в менты рвануло после сокращения контингента, очень много!

– Что хотели? – скрежетнул капитан, наконец-то соизволив меня увидеть. От него так и веяло непомерной властью! Ему бы фараоном быть, а не простым участковым! Ха! Где-то за бугром вроде бы так и называют полицейских? Фараонами. Или это до революции у нас так называли? Не помню где – но назвали так неспроста! Насмотрелись на таких вот чудаков.

– Капитан Каргин, – представился я. – Вы – кто?

– Григоренко, – ответил он, и в глазах капитана мелькнуло узнавание. – И что хотел?

– Не трогай шинкарку! – я был зол и не расположен к политесу. – Она ведь тебе сказала, что работает со мной. Какого хрена ты ее щемишь?

– Вон что… с тобо-о-ой… – протянул участковый, ухмыльнувшись правым уголком рта. – Это как работает? Бабло тебе относит, что ли? Ты вообще какого черта сюда лезешь? Работаешь в городе и работай! Чего у нас хлеб отбираешь?

У меня просто-таки закипело. От сохи чувак, точно! Опытный никогда бы так не стал себя вести. Наглец! И вроде бы не юнец – лет сорок на вид, даже чуть седина. Вроде должен был ума набраться, а он с опером из УВД рамсит!

– Я ни у кого ничего не отбираю. Она мне ничего не платит. Еще раз повторяю: эта баба под моей защитой! Прошу тебя, не трогай ее, не приходи к ней, не разговаривай с ней! – я кипел, но говорил тихо, вежливо, даже вкрадчиво. Негоже показывать свои эмоции, нельзя терять лицо. Настоящий самурай всегда вежлив, холоден и сосредоточен.

– О, как! Значит, стучит тебе? – догадался капитан. – И что теперь? Раз стучит, значит, может заниматься противоправной деятельностью? Спаивать народ? Нет уж. Прикрою я ее на хрен, и ты мне не указ!

Я прикрыл глаза, будто они резко заболели. Больше всего мне сейчас хотелось врезать этому козлу в нос так, чтобы хрустнули кости. Так, чтобы смачно хлюпнуло и полетели брызги. Ну вот как, как с такими ослами искоренять преступность? Зачем он это делает? Нагадить городскому оперу? А смысл какой? Ну, какой в этом смысл, выгода?

– Еще раз говорю, – я проследил, чтобы голос не сорвался и не сильно хрипел от сдерживаемой ярости. – Не трогай эту бабу! Иначе огребешь большие неприятности! То, что я тебя прошу сделать, – оперативная необходимость. И своим поведением ты наносишь вред общему делу!

– А мне кажется, это ты наносишь вред общему делу, – ухмыльнулся капитан, ничуть не испуганный моим выпадом. – И мне плевать, что ты такой весь из себя герой! Опер, понимаешь ли! Да мне насрать, что ты опер! Это мой участок, и я буду на нем делать то, что сочту нужным! Если у тебя все – вали отсюда на хрен и не порть мне атмосферу!

Я встал и вышел прежде, чем моя рука размозжила его лицо. Давно не был в такой ярости. И хуже всего – когда уходил, заметил взгляд Городницкого, и пусть меня убьет молнией, если в этом взгляде не было радостного торжества. Он знал! Я это понял так же ясно, как если бы нужные слова были написаны на лбу чертова подонка. И, скорее всего, это он и настропалил Григоренко поступить со мной так, а не иначе. Эдакая месть за старые обиды. Мстительный козел, что еще можно сказать…

Садился в машину, испытывая «личные неприязненные отношения» – так это пишется в протоколе и объяснении после мордобоя. Только вот не могу я заниматься мордобоем в отношении офицеров милиции, да еще и на их рабочем месте. Не поймут-с, осудят! В буквальном и переносном смысле этого слова.

И что делать, как мне защитить агента? Сдашь одного – слухи быстро разойдутся. И кто тогда со мной будет сотрудничать? Работа опера – это не только и не столько мордобой и стрельба. Некоторые опера за всю свою жизнь ни разу не стреляли в реальных боевых условиях и даже по-настоящему не дрались. Это же не кино и не книжки про крутых сыщиков. Это жизнь!

Время вечернее, а еще довольно-таки светло. Подумалось, а может, смотаться к родне убитой женщины? Той, которую зарезали негодяи и которых мне нужно найти! Подумал и отбросил мысль. Хоть и не ночь, но уже достаточно поздно. Я ведь не преступника буду брать, так что ломиться в неурочное время в приличную квартиру – верный способ заработать конкретный «геморрой» на свой худой, измученный уколами зад.

Нет, все-таки странно, что Сазонов спрашивал меня про приступы неконтролируемой ярости. Про наслаждение от насилия. Неспроста это все, ох, неспроста! Ведь он насчет уколов расспрашивает, побьюсь об заклад, что это так! А что это значит? Значит, что у меня могут проявляться такие пакости. И в этом плане – Янек! Вот у кого ярко проявляется радость от насилия! Он наслаждается, когда бьет людей! Результат действия уколов? Но я ничего такого не чувствую и прекрасно осознаю, что происходящее с Янеком неправильно. И что это тогда значит?

Подумав, посидев еще минут пять, повернул ключ в замке зажигания, машина заурчала, зашелестела и после моих манипуляций со сцеплением и газом тронулась с места.

Люблю я кататься на машине! И машины люблю. Хорошие машины люблю. Может, и правда купить что-то здоровенное – для души! Покататься и кого-нибудь покатать. Девушки сами будут прыгать в такую машину, только предложи!

У меня вдруг заныло в паху – я вспомнил Таню. Ее ладную фигурку, ее гладкую кожу, ее глаза, затуманенные поволокой наслаждения. Ох, я бы много отдал, чтобы она сейчас оказалась в моей машине, рядом со мной – горячая, желанная, пахнущая сексом и тонкими духами! Она никогда не надушивалась, как это делают вульгарные, глупые бабы. Возможно, даже вообще не пользовалась духами. Я не спрашивал, но от нее всегда неуловимо тонко пахло чем-то свежим, травяным, приятным. Шампунь? Или какие-то кремы? А может, и правда наносила на себя капельку хороших духов и пахла потом ими целую неделю? Не знаю. Да и есть ли смысл гадать? Все теперь в прошлом…