Но потом произошло чудо. Он нашел тот самый дом, который очень долго искал. А самое главное — по обе стороны от участка соседей не было. Он даже не спросил, почему оба дома пустуют. Его все устраивало. Кроме того, дом был чудесным и еще по одной причине — Костя не замечал его на протяжении двух лет, что проезжал на работу через Васильевку. А возможно, его действительно не было. Долго ли при нынешних технологиях возвести двухэтажный дом. В общем, Костю не интересовало прошлое этого дома, он собирался все начать сначала, и дом будет значимой деталью в его настоящем и будущем.

* * *

Это было предупреждение. Предупреждение не соваться в дом. И, надо полагать, оно было не от официальных представителей власти. Алексей решил не медлить. Твари боятся его, раз уж решили припугнуть. Когда появились Жанна с детьми, Леша едва не сдался. Твари знали его слабое место, вот и обратились близкими.

Страхов вышел из гостиницы в шесть утра и направился к автобусной станции. Минут сорок езды с одной пересадкой в Донском давали ему время еще немного подумать. Хотя времени подумать у него было с лихвой. Пять лет достаточно, чтобы распланировать дальнейшую жизнь не только свою, но и персонала с пациентами всей психиатрической больницы. Выйдя из застенков режимного объекта, он знал, что будет делать и куда пойдет, но каждый метр, каждый шаг, сделанный в сторону злосчастного дома, дарили сомнения. Лешу не страшила уголовная ответственность, его пугало до колик, до судорог в конечностях то, что он никогда не сможет вернуть свою семью. Он вспомнил последнюю встречу с двойниками в гостинице. Ухмылки, осы, рисунок дочери. Что он значил?

Тягостное ощущение от вечерней встречи было слегка разбавлено. Настроение не улучшилось, но легкость определенно пришла.

Алексей вышел при въезде в Васильевку. Решил пройтись пешком. Как подступиться к дому, он еще не знал. Пока надо было побыть где-нибудь поблизости. Первым на ум пришел Роман — сосед напротив, любитель «стрельнуть» сигаретку и понаблюдать в бинокль за соседями. Не исключено, что он до сих пор злится на Алексея за отобранное ружье. Сам виноват. Да и если с документами все в порядке, наверняка ему его вернули. Слабое утешение, что пять лет приличный срок, чтобы забыть человека, не то что его проделки, все-таки было. Иначе придется ночевать под его забором. Потому что к забору своего… к забору дома, когда-то принадлежавшего ему, он подойти пока не решался. Если твари за двенадцать километров так смогли нервы помотать, у дома они церемониться не будут. Они убьют его.

Эта мысль, словно разряд тока, заставила ноги быстрее двигаться. Они убьют его. Если в номере они предупреждали, говорили «не суйся», то рядом с домом с ним будет покончено. Впервые со дня освобождения (и из лечебницы, и от таблеток) эта мысль напугала его. Он понял, что может умереть, так и не простившись с детьми. Со своими детьми и с Жанной. С той Жанной, которая боялась ос, с той Жанной, которую любил больше жизни.

* * *

Фариде не нравилась работа сиделкой. Вымывать дерьмо, подтирать слюни и, самое бредовое, разговаривать с тем, кто тебя даже не слышит. Это все равно что разговаривать с фиалкой на окне. Дерьмо. Она ехала сюда не для этого. По образованию методист дошкольного воспитания, она могла бы работать воспитателем в детском саду или учительницей младших классов, но у себя на родине она получала бы гроши, а здесь, в России, она была иностранкой, и самое лучшее, что ей светило в детском саду, это должность нянечки. И снова дерьмо. Вымывать и подтирать, но хоть можно было все это делать молча. Но зарплата у нянечки в разы меньше, чем та, которую пообещали ей в семье Кабановых.

Старик был парализован. В его говне было больше жизни, чем в глазах. Влажных, как два яичных белка. И если б не деньги, обещанные ей за уход, она бы и пальцем не пошевелила. Старик раздражал Фариду, и иногда она не сдерживалась — дергала его дряхлые руки до хруста в суставах, чтоб только никто не видел, и ругала его на своем языке, вполголоса. Это не давало эмоциональной разгрузки в полной мере, но небольшое успокоение приносило.

Телефон зазвонил, когда Фарида усаживала с очередным крепким словцом на языке своих предков старика в кресло. Она чертыхнулась уже по-русски и посмотрела на дисплей. Костя. Натянув нежную улыбку, как будто собеседник ее увидит, Фарида нажала зеленую трубку.

— Да, Костя, — заискивающе произнесла сиделка.

Выслушала, кивая, а потом убрала трубку в карман джинсов. По мере того как сходила улыбка со смуглого лица, глаза становились холоднее.

— Ну поехали, старикашка.

Фарида толкнула старика в грудь, отчего его голова завалилась набок и тонкая нить слюны потянулась из уголка рта.

— Ты отвратителен! — Фарида скривилась и вытерла подбородок и рот мужчине салфеткой.

Развернула кресло и толкнула к двери.

Ей нравился Костя, но, как только она представляла его на месте старикашки, симпатия, а уж тем более желание пропадали. Ее не посвящали в семейные тайны — она не знала, по какой причине старик оказался в таком положении, но что-то ей подсказывало, что это может быть врожденным. А это значит, что у Кости плохая наследственность. А ей не нужен обездвиженный муж. «Эй, — остановила сама себя Фарида. — Размечталась. У него жена есть».

От мыслей о Наталье Фариду передернуло. Жена не стена, как говорят здесь. А ее дед говорил: «Халат — того, кто его надел, конь — того, кто на него сел». Фарида очень хотела надеть и непременно сесть.

— Давай помогу.

Фарида вытолкнула кресло из подъезда, когда навстречу им вышел Константин. Она с улыбкой на губах слегка наклонилась вперед и втянула воздух. От Константина хорошо пахло, и она очень надеялась, что ее шумные вдохи при встрече с ним остаются незамеченными. Он перехватил кресло и покатил его к распахнутой двери «Надежды». Очень надеялась. Иначе этот «халат» ее не подпустит к себе.

Наташа спускала в подвал то, что не могло пригодиться в ближайшем будущем. Детские игрушки не пригодятся не только в ближайшем, но и вообще никогда. Наталья решила, что рожать больше не будет. А игрушки не выкинула лишь потому, что они ей дороги как память. Память о сыночке. Наталья почувствовала, как волна отчаяния накрывает ее, и поспешила из подвала. Как только она поставила ногу на первую ступеньку, за спиной что-то шлепнулось. Не упало, а именно шлепнулось. Будто что-то плоское приложилось к гладкому полу плашмя. Наташа напряглась. Она с детства не любила оставаться дома одна. Нет, она не была трусихой. Просто каждый звук в пустом доме ею «обвешивался» домыслами и фантазиями, и на выходе получалось что-то страшное. Она умела нагнетать. Казалось бы, обернись, найди причину звука и успокойся. Нет же! Ей надо сначала состряпать картинку в мозгу и только потом сравнить с реальной. Она успокаивала себя тем, что ничего необычного произойти не может в помещении, где выход и вход в одном месте, а она сейчас как раз у него. Это же не дом из американского фильма ужасов, где входы и выходы чуть ли не в каждой стене и обязательное (для фильма ужасов, разумеется) наличие окон в подвале. Слава богу, здесь не Америка и уж тем более не фильм ужасов. Наталья медленно повернулась. Картинки не совпали. Это было не столько ужасно, сколько непонятно. Судя по звуку, упавшая вещь должна быть чем-то плоским (книга, например), но из выпавшего на полу была только красная с белыми выпуклостями-пуговицами игрушка ванька-встанька, или неваляшка. Это было еще более странно, потому что именно у неваляшки свой неповторимый звук. Наташа подошла ближе, не отводя глаз от игрушки. И будто в подтверждение мыслям Наташи ванька-встанька отклонился назад, звякнув своими внутренними бубенцами и зашатался. Наташа отступила назад. Это был еще не страх, но уже и не просто недоумение.