Когда все довольно долгие формальности были закончены, Нортон отключил связь и вернулся к Орлин.

Теперь пришло время самого важного. Внутри его все онемело, однако он был в силах чувствовать и мыслить и теперь лихорадочно думал, что скажет Орлин, когда та очнется.

Наконец она очнулась, и он сразу сказал ей, что ребенок умер. Было бы нелепо прибегать к эвфемизмам.

— Я знаю, Нортон, — устало сказала она. — Прости меня… у меня есть кое-какие дела…

И она ушла в свою спальню.

Как — и это все? Он не мог поверить, что их совместное переживание горя сведется к вымученному «я знаю» и «прости меня».

В следующие дни Орлин оставалась такой же странно спокойной. Она выглядела просто усталой. Исправно хлопотала по дому и касательно похорон. Нортон удивлялся ее самообладанию. Неужели Танатос переоценил глубину горя Орлин? Быть может, через какое-то время она действительно успокоится — и они будут снова счастливы вдвоем… А потом смогут зачать нового ребенка, здорового, жизнеспособного… И у всей этой гавейновской собственности наконец появится наследник.

Уверенность Нортона в счастливом исходе возрастала изо дня в день.

А через десять дней после смерти мальчика Орлин отравилась.

Ее бумаги оказались в полном порядке. В эти десять дней она позаботилась о том, чтобы после ее смерти не возникло никаких проблем: распорядилась касательно своей личной не слишком большой собственности, а также насчет похорон. Она не хотела, чтобы ее смерть доставила какие-либо хлопоты близким людям.

Орлин сидела у пианино, уронив голову на клавиши. Как только Нортон увидел ее, он понял, что она сыграла последнюю в своей жизни мелодию. Она никак не попрощалась с ним. И в этом не было жестокости. Просто она знала, что он попытается воспрепятствовать ее решению, а она все равно осуществит свое намерение уйти из жизни. Она деликатно оградила Нортона от этой заключительной бесплодной борьбы…

Теперь Нортон осознал, что Орлин никогда по-настоящему не любила его.

Для нее в их отношениях был слишком силен привкус незаконности. Поэтому всю силу своей любви она перенесла на ребенка. Орлин любила лишь маленького Гавейна — и никого больше. Нортон был для нее средством выполнить взятое на себя обязательство — родить законному супругу наследника. То, что Нортон оказался к тому же замечательным любовником и другом, просто добавило приятности в процесс «созидания» ребенка. Возможно, ей и померещилось на какое-то время, что она действительно любит Нортона, однако в итоге истина вышла наружу. Если бы она по-настоящему любила его, она бы не поступила так.

Есть грустная ирония, думал Нортон, в том, с какой тщательностью Орлин подошла к выбору будущего фактического отца — вся эта магия, многозначительное сияние вокруг человека, перебор кандидатов… и все пошло псу под хвост из-за неожиданного, непредсказуемого поворота событий. Судьба ударила Орлин не из-за того угла, из-за которого она опасалась удара. Беда пришла не от «заместителя супруга», а от самого супруга, который вмешался в естественный ход событий и, пусть и с самыми лучшими намерениями, извратил его. Гавейн оказался поневоле ответственным за происшедшую трагедию.

Что касается самой Орлин, то Нортон с ясностью видел, что она своим роковым решением уйти из жизни лишь усугубила трагедию.

Многие, очень многие женщины детородного возраста, потеряв ребенка, рыдают и рвут на себе волосы, но затем мало-помалу приходят в себя и утешаются тем, что беременеют и рожают нового младенца, находят в себе силы перебороть горе и энергично взяться за восстановление в семье любви и счастья. А Орлин позволила судьбе сломать себя. Трудно упрекать женщину в недостатке мужества, и все-таки, все-таки…

Нортон угодил в эту историю совершенно случайно — призрак мог повстречать и другого достойного мужчину. Но теперь Нортон не мог выбросить из души любовь к умершей женщине. Как ему жить дальше? Чем утешиться?

После смерти Орлин он покинул апартаменты Гавейна и поселился в лесопарке.

Сейчас он загасил костер и снова залег в своем шалаше из веток и листьев.

Сквозь просветы меж ветками было видно предсумеречное небо. Нортон вернулся к своему излюбленному бродячему образу жизни. Он и раньше странствовал в одиночку и спал в лесах. Но теперь в этой жизни не было прежней отрады. Орлин завещала ему небольшую сумму денег, так что финансовых проблем у него в ближайшее время не предвиделось. В своей предсмертной записке Орлин написала, что он ни в малейшей степени не виноват в смерти ребенка и достоин пожизненно получать небольшой процент с ее доли в гавейновских владениях. Призрак не стал оспаривать последнюю волю Орлин. Нортон тратил эти деньги экономно — да и велики ли расходы у человека, который странствует по лесам и спит под деревьями в спальном мешке! Снимая деньги со счета, Нортон всякий раз мысленно благодарил Орлин: пусть она и не любила его с той же силой, с какой он любил ее, но он был ей по-своему дорог. Сгоряча, сразу же после ее самоубийства, Нортон хотел отказаться от этого дара. Но теперь он радовался тому, что удержался и не оскорбил ее память своим надменным отказом.

В просвете выхода из шалаша внезапно возникла человеческая фигура. Это был Гавейн.

— Вот ты где шатаешься! Наконец-то я тебя нашел! — воскликнул призрак.

— Я был уверен, что рано или поздно наскочу на тебя, если начну прочесывать парки.

— Поди прочь, — пробормотал Нортон, устало закрывая глаза.

— Твой банковский счет помог мне сузить район поисков, — невозмутимо продолжал призрак. — Я справился о том, где ты в последний раз снимал деньги, и вычислил, в каком именно парке ты можешь обретаться. Но это была такая морока — искать тебя в обширном лесу! Ты же такой природолюб и аккуратист, что не оставляешь никаких следов: не мусоришь, веток не рубишь. Если б не дым костра, я не углядел бы твоего шалаша и пролетел мимо и таскался бы по этому лесу до самой темноты!

— Будь другом, — сказал Нортон, нелюбезно прикрывая уши руками, — окажи мне большую услугу: не угляди моего шалаша и пролети мимо.

Призрак не пожелал обидеться и продолжал миролюбиво:

— Видишь ли, Нортон, у меня к тебе новое предложение. С первым ты справился блестяще. Ни в чем тебя упрекнуть не могу.

Нортон резко открыл глаза.

— Мне снилось, — воскликнул он, — что я погублю Орлин. И я, черт побери, действительно погубил ее! Мое видение оказалось пророческим. С моей помощью зародилась жизнь, которая в итоге убила ее. Не смей благодарить меня за весь этот кошмар!

— Ну-ну-ну! — успокаивающе произнес Гавейн. — Ты же отлично знаешь, что на деле все было совсем не так. Ты свою часть договора выполнил безупречно. А я самовольно и непрошенно вторгся туда, куда вторгаться не имел права. Я получил серьезный урок. В следующий раз не стану соваться не в свое дело.