— Сознательно — быть может. Однако способны ли вы поручиться за то, что таится в сокровенных глубинах вашей души? Скажите, вы верите в Добро и Зло и в свободу выбора?

Важнейший вопрос! И очень кстати!

— Оставим меня, — сказал Нортон. — Ребенок… откуда взяться злу в его душе? Он никому не причинил вреда. Наоборот, он — жертва недобрых обстоятельств, созданных другими… которые способны более или менее сознательно верить в Добро и Зло и свободно выбирать между ними!

— Верно. Матушка Гея весьма и весьма сожалеет о том, что произошло. По досадному недосмотру ее дар Гавейну оказался с изъяном. Когда она обнаружила свою ошибку, было уже поздно что-либо менять. Матушка Гея не в силах преступать собственные законы — она может лишь изредка раздвигать их рамки… Она неимоверно могуча, но у нее такое невероятное количество дел! Видя смертного, который за гробом так истово старается стать лучше, нежели он был при жизни. Зеленая Мать умилилась и захотела оказать ему услугу. Из-за большой занятости она не до конца вникла во все обстоятельства дела

— вот и вышел досадный конфуз. Да, инкарнациям тоже случается совершать ошибки — и даже горшие, чем ошибки смертных.

— Хорош «конфуз»! Он стоит человеческой жизни! — возмущенно воскликнул Нортон.

— Гавейну будет дан второй шанс, — заявил Танатос. — Гея, сознавая свою вину, решила компенсировать промах. Она уже переговорила с Клото, одной из богинь Судьбы, и они пришли к соглашению.

— Ребенок выздоровеет?

— Нет, младенец безнадежен. Гавейну будет дарована возможность жениться вторично, и на этот раз более удачно.

У Нортона холодок пробежал по спине.

— Жениться вторично? — переспросил он. — Стало быть, он разведется с Орлин?

— Нет.

— Значит, она родит ему второго ребенка? Не понимаю… Он что — должен вторично жениться на Орлин?

— У Орлин не будет второго ребенка. Большая часть зла, в котором повинен этот младенец, именно в том и состоит, что он — причина безвременной смерти собственной матери.

— Безвременной смерти? — в ужасе переспросил Нортон.

— Мне горько сообщать это вам, но таков неизбежный ход вещей. Быть может, вам будет легче, если вы узнаете всю подоплеку событий. Вы непричастны к этой драме. Вся тяжесть вины — на ребенке.

— Но ребенок ничего дурного не сделал!

— Ребенок вот-вот умрет. И этим убьет свою мать.

— Ребенок не выбирал — умирать или жить! Это несправедливо!

— Если так, то, значит, грех отца лег бременем на невинную душу сына. Не вмешайся Гея, ребенок был бы здоров. У вас, Нортон, отличные гены.

— Не сомневаюсь, — с горечью отозвался Нортон. — В моем роду сплошь здоровяки и долгожители… И все же в этом перебросе греха есть что-то нелепое, бесчестное. Ведь отец ребенка как бы я…

— Я не смею сказать, что система, которой я служу, идеальна, — мягко возразил Танатос. — Но изменить ничего нельзя. Вы абсолютно ни в чем не виноваты — ни по отношению к ребенку, ни по отношению к его матери. Вы должны понять, что загробная судьба ребенка пока до конца неясна, тогда как путь матери очевиден — в Рай. Она — чистое, доброе существо. Такой она была в радости, такой осталась и в горе. Ее безвременная кончина от тоски

— недобрый поступок по отношению к близким, но сие малое зло не повредит ее запредельной судьбе… Я надеюсь, что полное знание всех обстоятельств избавит вас от ненужных страданий. Вы хороший человек и проживете всю жизнь в союзе с Добром, если выйдете с неисковерканной душой из горнила этого испытания.

— Как трогательно, что Смерть заботится о моем нравственном комфорте! — воскликнул Нортон с горькой усмешкой. — Вы объявляете, что мой ребенок… то есть ребенок Гавейна должен умереть. Вы объявляете, что моя любимая женщина должна умереть. И при этом вы предлагаете мне все понять, на все наплевать, расслабиться и наслаждаться жизнью! Чего ради вы затеяли весь этот разговор? Стоило ли так напрягать себя?

— Потому что я не люблю бессмысленные страдания, — наисерьезнейшим тоном ответил Танатос. — Смерть есть неизбежность, коей не дано избежать ни единому живому существу. Я за всяким приду в свое время. И это справедливо, потому что венец праведной жизни — праведная смерть. Однако сами по себе обстоятельства смерти могут быть разными. Я решительно предпочитаю не усугублять эти обстоятельства излишней жестокостью. А значит, не должно длить сверх меры агонию умирающего или, наоборот, каким-либо образом укорачивать срок жизни, отпущенный человеку Атропос.

— Атропос?

— Это третья из воплощений Судьбы, одной из важнейших инкарнаций. Клото прядет нить человеческой жизни, Лахесис, так сказать, определяет ее окрас, ну а Атропос в назначенный час обрезает эту нить. Смерть человека ложится тяжким бременем на души тех, кому он был дорог. Поэтому значительная часть моих забот — не о мертвых, а о живых, таких, как вы. Я испытываю сострадание к смертным, потому что им действительно приходится порой очень и очень нелегко.

— Сострадание! — насмешливо передразнил Нортон.

— Да, в это трудно поверить, еще трудней это понять и принять, но Смерть искренне сочувствует смертным.

Нортон нашел в себе мужество пристально вглядеться в пустые глазницы черепа. Что-то подсказывало ему — это жуткое нечто, этот страшный Танатос и в самом деле способен на сострадание. Он пытается уврачевать рану, которую же сам и наносит. В конце концов Танатос лишь исполнитель чужой, неведомой воли… Но эта чужая, неведомая воля… нет, Нортону она не нравится!

— И это все? — не без раздражения спросил Нортон. — Вы потратили столько своего драгоценного времени на то, чтобы избавить меня от угрызений совести?

— Разве на это не стоит потратить время? — возразил Танатос. — А впрочем, я и секунды не потерял, потому что время стоит на месте. — Знакомым жестом он поднял широкий рукав и показал массивные черные часы. — Я коснулся их — и остановил время, чтобы иметь возможность без спешки побеседовать с вами.

— Спасибо, — сказал Нортон.

После всего, что произошло, ему уже не стоило труда поверить в остановленное время. Он припомнил странную окаменелость Орлин, когда он вместе с Танатосом покидал комнату, где лежал умирающий младенец. Да и лес был как зачарованный — ничто в нем не двигалось, кроме них самих и бледного коня. Хоть бы один листочек трепыхнулся, хоть бы одна тень шелохнулась! И облака словно вмерзли в небо. За разговором Нортон не обращал внимания на все это. Теперь же он с ясностью видел могущество сверхъестественных сил.

— Наверно, удобно иметь такие часики и распоряжаться временем по своему капризу, — не без иронии заметил он.

— Ну, у вас есть приспособление покруче, — сказал Танатос. — Как раз это и стало второй причиной, побудившей меня отложить дела ради встречи с вами.