– Порядок, – бодрится Ирина и, неловко усаживаясь прямо на битый мусор, стаскивает через голову остатки футболки, начинает рвать ее на полоски. – Где Румын?

– Румын-на зарезали… Чистый зарезал. Зарезал и утащил, – хлопаю глазами. – Давай помогу.

– Чистый, значит. Слушай, Старик, давай лучше пулей к автомату, тут через дорогу, рядом со школой…

– Знаю.

– …Второй номер. Назовешь код – три четверки, Рябова-Прокопенко. Давай. Хватит пялиться! Воды найди по дороге.

Да-да. Воду, надо воду. Пыль медленно оседает.

Я вылетаю на улицу и глазами ищу что-нибудь для воды. Тазик! Выскакиваю на улицу и оставляю жестянку возле колонки. Бегу к телефону-автомату, забираюсь, набираю номер, кричу:

– Четыреста сорок четыре, Рябова-Прокопенко. Быстрее, мужики!

Лечу обратно, наливаю из колонки воду в таз. Стараясь не расплескать, топаю назад.

Ирина уже сидит во дворике, прислонившись спиной к стенке. Широкой полосой ткани от футболки скрыла грудь. Это правильно. Сухими тряпками пытается протереть кровавые потеки на руке.

Присаживаюсь рядом, отбираю клочки ткани, смачиваю в воде и протираю ей раны. Ну, слава богу, ничего страшного. Если не считать множества ссадин, порезов и страшненького вида синяков на теле. Могут быть трещины в ребрах. Есть, наверное, ушиб ключицы и плечевой кости.

Надо проверять на внутренние повреждения, что-то мой ангел-хранитель бледнеет на глазах.

– Достань пенал из заднего кармана, – говорит Ирина и, не вставая, поворачивается ко мне полубоком.

В маленькой цинковой коробочке несколько шприцов-тюбиков, столбики таблеток, несколько ампул. Ирина прямо через джинсы втыкает себе один из шприцов в ногу и просит растереть в порошок пару таблеток. Стрептоцид? Посыпаем порошком ссадины. Что могу – перевязываю.

– Ириш. Ну ты как?

– Не дрейфь, Старичок. До свадьбы заживет, – пытается улыбнуться сквозь боль. – Возьмешь меня замуж?

– После твоего неглиже я, как джентльмен, просто обязан.

– Заметано…

Тихо смеется и привычно ерошит мне волосы. Левой рукой.

Появляется Козет.

Не верю своим глазам: за ним маячит мой старый знакомый, капитан Гришко собственной персоной. Любитель дурацкой парусиновой обуви голубого цвета. Блин, только не надо делать такое озабоченное лицо. Кто его вообще сюда звал?

В проломах забора мелькают люди в штатском.

Интересно, на что похожа моя школьная форма? Мама!..

Чистого не нашли.

Труп Румына тоже. Скорей всего, убийца сунул его куда-нибудь в щель развалин и забросал хламом. Так его искать в этом районе можно очень долго. А может быть, тут среди разбитых домов действительно есть вход в заброшенные штольни военных лет, о которых ходят слухи среди нашей ребятни. И дед скрылся там.

Между прочим, подобные слухи ходили и по поводу Дворца пионеров. И я совсем недавно имел удовольствие убедиться, что эти байки имеют под собой вполне реальное основание.

В тайный спортзал, где мы занимаемся чудесами с Козетом, я попадаю через самый настоящий подземный ход. Сначала захожу на территорию детского плавательного бассейна, ныряю в одну из подсобок, от которой у меня есть собственный ключ, и двигаю в сторону легкую фальш-стену за нагромождениями пенопластовых плавсредств.

Там находится могучая бронированная дверина со штурвалом, который я могу провернуть только ценой неимоверных усилий, а за нею – бетонные ступеньки, ведущие в самое настоящее мрачное подземелье. Правда, очень короткое. Но со многими ответвлениями в разные стороны, которые закрыты – где решетками, где такими же бронированными чудовищами, а где и просто завалены камнями и залиты бетоном. В санузел спортзала я поднимаюсь по осклизлой винтовой лестнице, вьющейся вокруг каменного столба, воняющего гнилыми водорослями. Вот вам и слухи!

Да чего там! Однажды лазая с пацанами, в самом центре города мы как-то неожиданно обнаружили заброшенный тоннель, пронзающий городской холм под Дачами почти от Комсомольского парка до Загородной балки. Жуткий, темный, огромный.

Вообще, в городе копают подземелья с первых дней его основания. Сначала рыли для получения строительного камня. В первую оборону во время Крымской войны – для обустройства редутов и укреплений. Полковник Тотлебен устроил тогда самую настоящую подземную войну для нанесения неожиданного урона противнику. А бабушка Трюхина ухаживала за ранеными бойцами именно в подземном госпитале – это уже в Великую Отечественную. Рассказывала, что месяцами солнца не видели.

М-да… Историк проснулся.

Взрослая память профессионального учителя мягко вытесняла из детского сознания непередаваемый ужас только что пережитого.

Смерть человека, насильственную, жестокую и циничную смерть я видел первый раз в жизни. Рядом с собой. На расстоянии вытянутой руки. Под кошмарной тяжестью осознания того, что я следующий…

Лобастый уазик санитарной машины вкатился на территорию Первой городской больницы со стороны Пироговки.

Пироговки?

Ирина успела передать информацию о ежедневных встречах инспекторши-координатора?

Она без сознания лежала на носилках в тряском салоне автомобиля, и рядом с ней копошились два медика. Меня после укола тоже придерживала женщина в белом халате, сидящая рядом. Она крепко держала меня за плечи, не давая уж слишком дергаться больной голове.

«Сейчас сам Козету доложу. – Ноющая боль в затылке плавно угасала, становилось так уютно, мягко и темно, что хвостик последней мысли все же ускользнул от угасающего сознания. – Без домыслов, соплей и…»

Спать…

Небо.

Пронзительно-синее. Оно такого глубокого и сочного цвета, что даже кисейные занавески на окнах не могут скрыть вопиющей его насыщенности. И темно-зеленые верхушки деревьев, колышущиеся от легкого ветерка вдали.

Если я вижу верхушки, значит, нахожусь выше деревьев. На холме. Ну да, больница. Первая городская как раз и находится на возвышенности. Я в больничной палате. Осматриваюсь – палата на двоих, светлая, просторная. Вторая койка аккуратно заправлена, соседа не предвидится.

Отбрасываю простыню и сажусь на кровати. Чувствую себя вроде ничего. Даже очень ничего! Слегка саднят синяки на спине, но в голове – легкость, руки-ноги просят движения. Потягиваюсь со вкусом.

Детское тело – прекрасный аппарат. Неутомимый, гибкий и быстро восстанавливается!

Встаю, вижу на полу огромные госпитальные тапки и ныряю в них. Я в огромных черных семейных трусах и безразмерной голубой майке. На спинке стула рядом с кроватью – аккуратно сложенная коричневая пижама. Казенная. С подшитым белым подворотничком.