Весь вечер она была такой расстроенной и рассеянной, что мама даже два раза совала ей градусник. В конце концов получилось так, что Люда совершенно не обманула Пономаренко: часам к восьми у нее невыносимо разболелась голова. Мама дала ей таблетку, загнала в постель, и Люда забылась тревожным сном, не просыпаясь до самого утра.

Утром в холле у гардероба Люда увидела большую толпу школьников, которые хохотали над чем-то вывешенным на стене. Люда решила, что Юлия с Элеонорой поместили на свой стенд еще какие-то оставшиеся не читанными широкой публикой олимпиадные материалы, и к стене не спешила. Зачем? Они же никуда не денутся. Толпа схлынет, и она прочитает. Она понесла куртку на вешалку своего класса, и ей не понравилось, с каким интересом ее оглядели девчонки из 9-го «Г». Потом такие же странные взгляды на нее бросили девчонки из «Б» и «В», а потом Люда заметила, что вообще все смотрят на нее какими-то непонятными взглядами и улыбаются, и даже показывают на нее пальцами и понимающе кивают головами. Она повесила куртку, осторожно вышла из гардероба и столкнулась с Клюевой.

– Ой! Людмилка! – всплеснула руками Настя. – Ты уже видела?

– Что я должна видеть? – испугалась Люда.

– Ну как же! Там… – И она махнула рукой в сторону смеющейся толпы.

Люда с бешено колотящимся сердцем пошла к стене. Она попыталась раздвинуть руками двух парней. Те недовольно обернулись к ней, намереваясь послать подальше, но поперхнулись на полуслове и посторонились, и даже постучали по спинам впереди стоящих, и дальше толпа уже сама расступалась перед Павловой. Не на олимпиадном стенде, а прямо на стене были прилеплены прозрачным скотчем присланные ей вчера стихи. Над ними висело красиво написанное красным и синим фломастерами заглавие: «А. С. Пушкин. Из ранее не опубликованного. «Исмаил и Людмила». Под стихами красовались довольно талантливо и, главное, очень похоже выполненные карикатуры. На одной Сеймур ловил выскакивающие из Людиных глазниц глаза, что, видимо, являлось комментариями к строчкам «сладко ловить милый взгляд», а на второй – Исмаилов со свечой стоял на коленях перед Павловой, а она с самым идиотским выражением лица закатила глазки кверху, где летала фигура, очевидно символизирующая «Отче».

У Люды в груди, у самого горла, возник вязкий комок, который не давал ей ни продохнуть, ни заплакать. За что ей такое унижение? Кто-то посмеялся над самым главным в ее жизни… Как можно… Она даже не могла сообразить, что листки легко сдернуть со стены. Да если бы и сообразила, то, наверно, не смогла бы. Сил не было. Ноги и руки стали ватными и непослушными. Люда отвернулась от стены. Лицо ее выражало такое горе, что толпа перестала хихикать. Школьники только тихо перешептывались друг с другом. Все замолчали, когда к стене приблизился Сеймур. Он прочитал стихи, внимательно разглядел карикатуры и повернул взбешенное лицо к Люде:

– Ты… – Он обжег ее одним из своих самых страшных взглядов. – Неужели ты могла… Ты им сказала, что это я… Все вы одинаковые! Предательницы! Паучихи! Прикидываетесь только сочувствующими, все понимающими, а сами…

Он подошел так близко к Люде, что она опять зажмурилась в ожидании его удара. Удара не последовало. Люда открыла глаза. Сеймура рядом не было. Он ушел, тоже не догадавшись сорвать карикатуры и стихи. Листки со стены сдирала Антонина Петровна, которая думала при этом о том, что ее наихудшие опасения оправдались. Бомба замедленного действия в лице Исмаилова наконец сработала, а что ей, классной руководительнице, теперь делать, совершенно непонятно. Неужели снова собирать родителей? А что она им скажет? Может, попросить директора перевести Сеймура в «Б» класс? Конечно! Надо только быть поубедительней! И она уж постарается!

Люда отвернулась от стены и столкнулась нос к носу с гадко улыбающейся Дробышевой.

– Я же тебя предупреждала, – сказала Арина. – Не стой на моем пути!

– У меня теперь и своего пути нет, – прошептала Люда. – Нити наконец порвались… окончательно…

– Какие еще нити? – сморщилась Арина.

– Серебряные, тонкие такие… – невесело улыбнулась Люда и пошла прочь из школы, благо не было еще звонка на первый урок и охранник никому не чинил никаких препятствий. Младшеклассник с паучком на джинсиках столкнулся с ней в дверях и хотел сказать, что он никому не проболтался про ее побег из школы и потому никакой ябедой не является. Еще он хотел сказать, что вовсе и не боится Серегу Николаева из 9-го «Б», но Люда его не заметила. «Паучок» насупил брови, проводил ее негодующим взглядом и решил, что после такого неуважительного к себе отношения имеет полное право всем рассказывать про девчонку, шляющуюся по мальчишечьим туалетам.

Арина тоже выбежала из школы. Куда же пошел Сеймур? Куда же бежать? Какая же она дура! Идиотка! Зачем она это сделала? Зачем вывесила его стихи? Он же никогда ее не простит! Она ведь не столько Павлову унизила, сколько его. Какое страшное у Исмаилова было лицо, когда он быстро прошел мимо нее к выходу из школы! Арина обежала школу кругом, заглянув во всякие укромные уголки, где частенько покуривали парни и делились своими секретами девчонки. Сеймура нигде не было. Она направилась в соседний сквер, где они обычно прогуливали уроки. На ржавых качалках тоже никого не было, если не считать грязно-рыжую кошку, сосредоточенно облизывающую свой тощий живот. Арина уже совсем хотела уйти с площадки бывшего детского городка, когда вдруг заметила в окошке покосившейся избушки его синюю с белым куртку. Она подошла к избушке, прислонилась спиной к ее бревенчатому боку у окна и сказала:

– Я знаю, что ты там, Сеймур. Ты только ничего не говори, пожалуйста… Молчи, потому что я… Я хочу попросить у тебя прощения. Это не Люда вывесила стихи и карикатуры. Это я… Я стихи у нее… украла… Не столько со зла, сколько от несчастной… любви… Ты прости, если можешь. Я от зависти это сделала. Ты Людке такие стихи написал… У меня прямо слезы на глаза наворачивались, когда я читала… Ты прости, что я оскорбила твою любовь…

Арина невидящими глазами смотрела в землю и еще долго говорила Сеймуру о своей любви. Она не оправдывалась. Она обвиняла себя во всем, ругала себя и утверждала, что ей воздалось по заслугам, что ей так и надо. Она не видела, как Исмаилов вышел из избушки и стал рядом с ней.

– Я не писал Павловой стихов, – сказал он.

Дробышева от неожиданности отшатнулась, зацепилась ногой за гнутую ржавую арматуру и упала прямо в отвратительную жидкую грязь, взметнув тучу коричневых брызг, которые заляпали и куртку Исмаилова. Сеймур протянул ей обе руки, но она не подала ему своих, измазанных отвратительной жижей. Стараясь не смотреть на него, она сама поднялась на ноги, грязная, растерзанная и несчастная. Даже с волос капала грязь.

Арина раздумывала над тем, каким путем ей лучше всего в таком виде направиться домой, когда Исмаилов вдруг сказал:

– Вот теперь я могу отдать тебе долг…

– Какой еще долг? – всхлипнула Арина. – Ты мне ничего не должен.

Сеймур притянул ее за руки к себе, обнял за испачканные плечи и нежно поцеловал в заляпанные грязью губы. Арина послала мысленное спасибо судьбе, которая вовремя подсунула ей под ноги гнутую трубу и расстелила под ней огромную грязную лужу. И абсолютно все равно, как теперь идти домой. Можно даже по центральной улице с оркестром. Она шмыгнула носом и наконец расплакалась от переполнявших ее чувств. Сеймур вытирал ей слезы и улыбался.