– С кем это «с вами»? – опять удивилась Арина.

– С женским полом, и особенно с такими, как ты.

– Это с какими же?

– Красивыми.

– Почему?

– Это неважно.

– Я могу тебе доказать, как к тебе отношусь, – предложила Арина.

– Ну! – усмехнулся Сеймур. – Валяй! Докажи!

Она подошла к нему вплотную, чуть приподнялась на цыпочки и осторожно поцеловала прямо в красиво очерченные губы. Она ожидала чего угодно, но только не того, что он оттолкнет ее, брезгливо и самым грубым образом. И именно в этот момент в дверях показалась Павлова. Принесла нелегкая! Эта Людка все испортила! Если бы не она, возможно, Арине удалось бы доказать Исмаилову, что он зря противится своему счастью. А может, Павлова уже умудрилась договориться с Сеймуром? Красавицей Людка не является и, может быть, как раз этим и привлекла Исмаилова? Пожалуй, стоит с ней разобраться.

На следующий день, на перемене между двумя трудами, Арина подошла к Людиному столу и довольно зло спросила:

– Никак ты все-таки взяла «Исмаил», Людмилка?

– Нет, думаю, что еще не взяла, – честно ответила Люда.

– Но собираешься взять?

– Возможно…

– А ты слышала, что я однажды в классе уже говорила? – Арина по своей привычке уперла руки в бока и презрительно поглядывала на одноклассницу с высоты своих огромных каблуков.

Люда пожала плечами.

– Не помнишь? – скривилась Арина. – Я напомню! Мне не трудно! Держись от него подальше, ясно?

– Тебя Надя уже как-то раз спрашивала, кто ты такая, чтобы здесь командовать? – смело посмотрела в глаза Арине Люда.

– Я – Арина Дробышева! И я хочу быть с Сеймуром Исмаиловым! А если ты будешь мне мешать, то пожалеешь об этом! – И она одним движением руки с длинными перламутровыми ногтями смахнула со стола Людины тетради и дневник. Дневник с бордовыми розами на обложке яркой птицей отлетел к стене, ударился об нее, раскрылся, и под ноги Дробышевой плавно опустился лист с набранным на компьютере стихотворным текстом.

– Ой! Никак, опять «кувшинки с рыбками»? – презрительно произнесла она, брезгливо взяла листок двумя пальцами и стала читать вслух: – К Л*… Красиво! Многообещающее начало. Посмотрим, что дальше!

Я не знал, что бывает такое…

Я не знал, что так сладко ловить

Милый взгляд и движенье любое,

Как святейшее, боготворить…

Изумленная Арина оторвалась от листка и обвела взглядом окруживших их с Людой одноклассниц.

– Это что-то новенькое, это вам не «кувшинка надводная»… – тихо сказала она, опять опустила глаза в листок и стала читать дальше:

Я глухим жил, слепым, бестолковым,

А сегодня – тобою сражен,

Обращаюсь молитвой и словом:

«Отче наш», помоги… я влюблен…

Ничего себе… Кто это тебе написал? Исмаилов?

Люда, изумленная не меньше Дробышевой, выхватила у нее листок и перечитала снова, а последние слова «я влюблен…» целых три раза подряд. Откуда это? И вообще, ей ли написано? Наверно, все-таки не ей… Это какая-то ошибка… Или ей? Все видели, что листок вылетел из ее дневника с розами. И вот же – над стихами буквы: «К Л*…»! У них в классе больше нет ни одной девочки, имя которой начиналось бы на «Л». И даже ни одна девчачья фамилия на «Л» не начинается. Но кто ей мог такое написать? Влад? Он смотрит на нее с такой тоской. Нет… Он тоже посмеивался над стишатами про «птичек с рыбками» и говорил, что никогда писать стихи не будет, потому что не умеет, а графоманией заниматься – не его профиль. Неужели действительно Сеймур? Он ведь совсем недавно рассказывал ей, что Элеонора учила их основам стихосложения. И смотрит он на нее, Люду, сейчас уже совсем другим взглядом, теплым и каким-то обволакивающим. А когда она его спросила, зачем он попросился в их 9-й «А», он сказал, что тому много причин, и стыдливо отвел глаза. Не означало ли это, что она ему давно нравилась… Нет… Все-таки этого не может быть… Скорее всего, это Влад Кондратюк списал у какого-нибудь поэта.

Весь 9-й «А» помешался на стихах о любви. Клюева даже победила со своими в школьной олимпиаде. Целый цикл написала, вдохновленная Аликом Зайцевым, «Венок сонетов» назывался. Прямо как у Шекспира. Юлия говорила, что пошлет ее «Венок» на творческую секцию питерской олимпиады.

Слегка подрагивающими руками Люда сложила листок вчетверо и сунула за обложку дневника, услужливо поданного ей Муськой. Она, Люда, потом еще подумает над всем этим. Кстати, после труда можно порыться в двухтомном сборнике отечественной поэзии, который стоит на полке шкафа в кабинете русского языка. Наверняка списано оттуда. Ну а если она там найдет это стихотворение, тогда что? На вопрос «Кто написал?» света это не прольет. Но ведь тот, кто прислал стихи, не случайно же это сделал! Он же захочет узнать, как Люда отнеслась к его посланию, а потому обязательно как-нибудь проявит себя. Похоже, что ей остается только ждать.

И весь день Люда ждала. Она поглядывала на Сеймура, как ей казалось, особым намекающим взглядом, но он в ответ только улыбался и ничего особенного не говорил. Иногда Люда бросала незаметные взгляды на Кондратюка. Он тоже выглядел абсолютно спокойным и не был похож на человека, только что пославшего любовное письмо и ждущего на него ответа.

Вообще-то в их физико-математическом классе учились целых двадцать четыре парня, и, условно говоря, написать ей стихи мог любой из них. Люда отняла от общего количества парней Одинцова и Зайцева с Румянцевым, уже отыскавших дам своего сердца, и ее задача оказалась с двадцатью одним неизвестным. Пожалуй, даже для компьютера неизвестных многовато. Неслабую программу надо составлять.

Домой она шла вместе с Вовой Пономаренко, лениво болтала о всякой ерунде, а на пороге квартиры сказала:

– Вовка, ты сегодня ко мне не приходи, ладно? Что-то голова болит…

Пономаренко молча кивнул.

Зайдя в коридор, Люда тут же уселась на скамеечку у зеркала и достала дневник. Ей хотелось еще раз и немедленно насладиться стихами. Хоть она и не большой знаток поэзии, но стихи показались ей неплохими, на порядок выше «кувшинок, птичек и игручих рыбок». За обложкой дневника сложенного вчетверо листка не было. Люда сняла обложку и потрясла ее над полом, хотя и так было видно, что она пуста. Потом она вывалила на пол из сумки свои вещи и перетряхнула все до единой, перелистала страницы учебников и тетрадей и даже вывернула наизнанку кошелек. Стихов не было. Может, их и не было никогда? Может, это, как говорится, плоды ее воспаленного воображения, ее мечтаний о Сеймуре Исмаилове? Но нет же! Нет! Стихи были! Она же помнит: «Милый взгляд и движенье любое, как святейшее, боготворить…» Она же не могла такое придумать! Она вообще не умеет сочинять стихи! Да что же это такое! В кои-то веки получить красивые стихи и потерять? Как можно потерять признание в любви! Идиотка! Ворона! Растяпа! Люда уселась на пол возле растерзанных школьных принадлежностей и заплакала, горько и безутешно.