И в самом деле: ни Дорио, ни Деа не удалось навести долговечные политические мосты ни к левым, ни к правым. Как рассказывал Бразильяк, французские деловые круги в итоге решили, что им выгодней поддерживать Радикальную партию, чем фашистов, а ППФ и РНП, со своей стороны, так и не сумели развеять то представление, которое сложилось о них у рабочего класса: что они просто агенты капитализма. Это мнение сложилось под влиянием газетных отчетов о гражданской войне в Испании, о расправах фашистов с рабочими. «Фашизм, гитлеризм и тоталитаризм с 20-х годов попеременно отвергались толпой, — писал с горечью Деа в 1942 г. — Причина заключалась просто в том, что их ловко сделали синонимами социальной и политической реакции». После поражения Франции в 1940 году большинство французов естественно связывало фашизм с ненавистными оккупантами, но его значение как внутриполитической силы начало медленно ослабевать еще с 1938 года, потому что его попытка стать массовым движением полностью провалилась.

В этом плане необходимо различать фашизм и консерватизм во Франции до и во время Второй мировой войны. Миллионы французов были консерваторами, а фашистов было незначительное меньшинство. Режим Виши был, в основном, консервативным, а не фашистским, по крайней мере, до последних месяцев войны, когда французские фашисты с помощью немцев, наконец, получили ключевые посты в правительстве. Разница между консерватизмом и фашизмом во Франции подчеркивается во всех работах о французских правых, которые написали после войны Рене Ремон, Юджин Вебер, Петер Фирек и др. Французские фашисты не только критиковали «социал-реакционные» и «буржуазные» ценности в 20-х и 30-х годах, но и во время войны периодически нападали в своих передовых статьях на политику Виши. Так, например, Дорио в 1942 году обвинял людей из Виши в том, что они привели Францию к упадку и поражению еще до 1940 года, потому что во внутренней политике они противились любым социальным изменениям, а во внешней — войне против большевизма. Дорио добавлял, что Францию ждут новые неудачи, если Виши будет продолжать консервативную политику. Вебер показал, что французские фашисты часто ссорились даже с «Аксьон Франсез». Так Моррас в 1925 году порвал с Жоржем Валуа, когда тот основал «Фесо», а позже и с Бразильяком, другим своим бывшим учеником, когда Бразильяк стал фашистом и коллаборационистом.

Понятно, что ученые послевоенной эпохи стремятся подчеркнуть разногласия между такими людьми, как Моррас и Бразильяк. В частности, консервативные историки стараются доказать несовместимость доктрин фашистов и правых консерваторов, причем иногда даже отрицают, что фашисты относятся к «правым». Ученые утверждают, что Моррас и его сторонники, как и большинство французских консерваторов, принципиально отличаются от фашистов во многих отношениях: они противники «якобинской» централизации, этатизма и авторитарного государства, сторонники децентрализованного правления и местных свобод. Кроме того, они отвергали теории народного суверенитета (которые подчиняли «реальную» страну стране «официальной») и верили скорее в социальную стабильность и рациональное отношение к политике, чем в революцию и фашистскую романтику. «Фашист мечтает только о восстании, — пишет Ремон. — Правые, наоборот, хотят безопасности и стабильности». Прежде всего следует подчеркнуть, что консерватизм во Франции был философией буржуазии, социал-реакционной буржуазии и поэтому выступал против «социальной программы» французских фашистов, у которых слова «социальная справедливость» не вызывали такой ужас, как у консерваторов6. Наконец, некоторые ученые считают, что фашизм и консерватизм во Франции радикально различались и своей лояльностью к национализму. Если консерватизм в 30-х годах был сугубо националистическим, основанным на идеях антинемецких патриотов Барреса и Морраса, то европейская, отнюдь не националистическая ориентация французских фашистов привела многих из них в период оккупации к сотрудничеству с нацистами. С учетом этих различий неправильно отождествлять фашизм и консерватизм, эти термины — не синонимы. Поль Серан зашел настолько далеко, что заявил: «Тщетно пытаться найти мнимое родство между фашизмом и традиционными (консервативными) учениями»…

Трудность при установлении наличия или отсутствия связей между фашизмом и консерватизмом во Франции заключается в том, что многие разделительные линии, которые проводят между ними, никогда не бывают столь четкими, как кое-кто думает, и что обе эти философии, кроме того, имеют много общих знаменателей, которые для определения политической линии часто гораздо важней, чем элементы, их разделяющие. Разумеется, в идеологическом плане у них было много общего. Видные консервативные мыслители Баррес и Моррас давно уже проповедовали те же учения, что позже фашисты Бразильяк и Дриё: прославляли силу, «реализм» и авторитарную власть, доходили до ненависти к парламентаризму, политикам и гуманитарному либерализму.

Те, кто подчеркивает, что Моррас выступал за децентрализацию и местные свободы, забывают при этом упомянуть о его готовности поддержать и даже восславить авторитарные и этатистские меры режима Виши. Но в этом не было ничего удивительного, так как профессор Ремон сам отмечает, что принципы «Аксьон Франсез» на практике давно уже были «смесью авторитаризма и недисциплинированности, традиции и нарушения субординации». Осуждая «якобинскую» централизацию, Моррас признавал, что монархическое государство, возможно, вынуждено будет ввести на первом этапе диктатуру. В этом пункте, отмечает Ремон, Моррас сходился с тоталитарными марксистами7. Можно добавить: и с тоталитарными фашистами.

Если в споре используется тот аргумент, что консерваторы отличались от фашистов своим прохладным отношением к теориям народного суверенитета (хотя, например, Баррес во время своей жизни выступал за своего рода авторитарную демократию, основанную на его понимании «земли и мертвых»), эта прохладность была скорее общей чертой французского фашизма, чем наоборот, так как французский фашизм был в своем учении больше обязан элитарному мышлению, чем немецкому национал-социализму. Более верно, что французские фашисты были более склонны к революционной тактике, связанной с прямыми действиями, чем консерваторы, хотя и последние не чуждались насилия — достаточно указать на насильственные акции «Камло дю Руа», активистского крыла «Аксьон Франсез». В общем же фашисты действительно говорили о революции гораздо больше, чем консерваторы, особенно те, которые руководили Радикальной партией большую часть 20-х и 30-х годов. Несмотря на это, разделительные линии между фашизмом и консерватизмом во Франции часто стирались.

Сильнее всего объединял оба лагеря, конечно, антикоммунизм. На этой почве они во многих случаях становились политическими друзьями, хотя и чувствовали себя при этом неловко. И в самом деле: статьи французских фашистов часто оставляют впечатление, что все должно быть подчинено одной цели — внутренней мобилизации Франции против коммунизма. «Наша политика проста: мы хотим объединить французов против марксизма, — заявил Дорио в 1938 года. — Мы хотели бы очистить Францию от агентов Москвы». А Бардеш после войны писал о фашизме: «Его вклад в защиту Запада незабываем и она остается основным смыслом фашистской идеи». Именно эти соображения побудили многих французских фашистов поддержать Германию во время Мюнхенского кризиса в 1938 года, а после 1940 года сотрудничать с нацистами: Германия была препятствием советскому вторжению в Европу. На этой идее в конце 30-х годов во Франции часто сходились консервативная и фашистская пресса; их объединяло и растущее разочарование в Третьей республике, которая допустила приход к власти Народного фронта Леона Блюма.