В театре закончилось все ничем – пошумели, возмутились и успокоились. У одной из корифеек на Дворцовой погибла горничная, да и та бывшая, больше пострадавших не было. Расстрелянный народ с хоругвями, бунты, протесты были где-то далеко, театр жил своей жизнью.

Они не подозревали, что совсем скоро соберут свой забастовочный комитет и даже выдвинут свои требования дирекции!

На улицах уже звучало «кровь!», «свобода!», а еще «Долой самодержавие!». Аня не понимала этот лозунг. Если заставить отречься царя, то на царство венчают другого, Романовых много, всегда найдется, кому занять трон.

Молодой рябой кочегар, потерявший глаз непонятно где, утверждал, что скинуть нужно всех Романовых, чтобы царя больше не было! Призывал, правда, недолго, его скоро забрали. Павлова пыталась понять, что будет, если царя вообще не будет. Революция, как в Париже? Но она ни к чему хорошему не привела, им еще в училище учитель рассказывал.

Аня не подозревала, что и о ее выступлениях тоже знают в охранке, но не трогают, считая молоденькой глупышкой, произносящей непонятные самой речи.

Революционерки из Ани не получилось, ее заняли другие дела. Петербург продолжал бурлить, но она летом уехала в Италию – учиться у знаменитой Беретты.

Италия ее потрясла, как и синьора Каролина Беретта – бывшая балерина, теперь учившая классическому танцу. Только Италия вызвала восторг, а синьора Беретта сначала – настоящий ужас.

Синьора Каролина оказалась низкорослой толстухой, сгорбленной, с седыми космами, выбивавшимися из не очень тщательно уложенной прически.

«Ведьма ведьмой», – почти испугалась Павлова.

Она была единственной, кто не знал итальянского, а синьора не говорила ни на каком другом языке.

«И зачем я приехала?» – вздохнула Аня. Беретта, видно, ее сомнения заметила, суковатой палкой, на которую опиралась при ходьбе, подозвала к себе. Что-то спросила, поняла, что девушка не знает ни слова, сделала знак, чтобы Павлова повернулась. Потом сделала какой-то жест рукой, повинуясь которому Анна продемонстрировала арабеск.

Беретта поцокала языком, девушки вокруг рассмеялись. Еще мгновение, и Анна просто сбежала бы, несмотря на уже потраченные деньги. Терпеть насмешки этой ведьмы ей совсем не хотелось.

Но в этот момент синьора произнесла:

– Белиссимо! – А еще: – Фантастико!

И ученицы замолчали. Анна замерла, это очередная насмешка?

Нет, старуха тыкала в сторону Павловой своей палкой и что-то говорила, почти каркала. Произнесенное заставило учениц не только замолчать, но и с уважением присмотреться к этой русской худышке.

«Зачем она взяла меня, ведь я же заранее предупредила, что по-итальянски не понимаю?» – Аня была почти в отчаянье, но, оказалось, зря.

Во-первых, ни хромая нога, ни непонятный язык не мешали синьоре учить. Каким-то неуловимым способом она при помощи одних лишь жестов костлявых старческих рук умудрялась объяснять самые сложные па.

Во-вторых, уже к концу первого урока появилась веселая толстуха, уверенная, что владеет русским. Она говорила по-русски, но лучше бы не говорила вовсе, потому что понять ее речь не смог бы даже самый терпеливый лингвист. Все следующие дни Павлова учила свою переводчицу русскому языку, и учила успешно – когда пришло время уезжать, Лючия говорила по-русски вполне сносно.

А что касалось занятий, то там перевод не понадобился, термины в балете французские, не важно, какой язык у тебя родной, слова батман или экзерсис поймешь. Аня вспомнила, что в первый день старуха не только сделала жест рукой, но и произнесла слово «арабеск». Тогда из-за волнения девушка этого не заметила, но послушно выполнила приказ, что и вызвало всеобщий смех.

Над ней уже давно никто не смеялся, а старая синьора умудрилась сделать то, чего Павлова не могла добиться довольно долго – подтянуть слабую спину молодой балерины.

Дома Павлова снова начала брать уроки, тем более в Петербург вернулся уезжавший на родину Энрико Чекетти. Он сразу уловил элементы итальянской школы, обретенные Анной у синьоры Беретты, Павлова призналась, чем вызвала у знаменитого балетмейстера смех.

– Признавайтесь, сколько раз Каролина прошлась своей дубиной по вашей спине?

Аня изумилась:

– Ни разу. Она только объясняла.

Чекетти долго смотрел на ученицу, словно о чем-то размышляя, а потом кивнул:

– Правильно. У вас великое будущее, но только если будете всю жизнь трудиться.

Павлова трудилась, до конца жизни в любом состоянии, даже будучи больной, непременно делала экзерсис. Даже в поезде, в тесной каюте, в самых неудобных номерах гостиниц и в непригодных для занятий жилищах в разных уголках мира все равно ухитрялась заниматься. И пропустила, только когда не смогла встать совсем.

Но в октябре снова отвлеклась на революцию – бунтарский дух не позволил остаться в стороне.

Январским расстрелом мирной демонстрации на Дворцовой ничего не закончилось, напротив, выступления только начинались… Вернувшись из теплой солнечной Италии, Анна застала дома совсем иную картину.

В Петербурге осенью всегда темнеет рано, природа словно отыгрывается за белые весенние ночи, но в тот год было особенно темно и мрачно. Тучи закрывали луну и звезды, сильный мокрый ветер то швырял в лица ледяные брызги, то обдавал таким холодом, что оставалось одно желание – спрятаться под защиту стен и крыш.

Ощущения неустроенности, неприкаянности и даже тревожности добавляло и отсутствие обычной вечерней жизни на улицах – город встал.

Забастовки начались давно, но к середине месяца бастовал или просто не работал уже весь город. На заводах, где рабочие не так давно добились улучшения своих условий и бастовать не намеревались, с согласия администрации работа была также прекращена. Прекратилось движение по Николаевской железной дороге. Бастовали типографии, аптеки, банки, приказчики гостиного двора, конка, академии, курсы, высшие учебные заведения, гимназии…

15 октября замолчал телефон. Газеты не выходили, магазины не работали, лекарства отпускали только крайне необходимые.

Артисты балетной труппы Мариинского решили, что оставаться в стороне не имеют морального права. Особенно горячились Фокин и его друзья – Михайлов, Пресняков и… Павлова с Карсавиной.

Балетная труппа почти вся собралась в репетиционном зале, чтобы решить, присоединяться ли к всеобщей забастовке. Оперные отказались сразу, решив, что «политикой заниматься не будут».

Не дождавшись сбора всей группы, Петр Михайлов на правах председателя собрания принялся озвучивать претензии к администрации театра:

– Администрация считает себя вправе отправлять на пенсию всех, кто ей неугоден, после двадцати лет службы, даже если человек еще полон сил! Они просто убирают тех, кто не поддакивает!

– Чтобы освободить место новым артистам! – неожиданно раздался насмешливый голос Преображенской. Дождавшись, когда все повернутся в ее сторону, прима продолжила: – Господин Михайлов, чтобы принять вас на службу, дирекция уволила кого-то из прежних танцоров. Труппа не резиновая и бесконечно разрастаться не может.