Словом, в итоге Аня и Лика прогулялись от Думы до Камергерского… И в хорошенькой кофейне — уровнем цен, надо признаться, явно опережающей кофейни славного города-героя Вены и других передовых столиц мира, — отведали того и сего… «легкого и фруктового», совсем не внушающего опасений, что от этого можно поправиться.

Нет никого откровеннее клерка, на дух не переносящего своего начальства… В этом смысле Лика Дементьева не составляла исключения. Причем эту неприязнь не умаляло даже то, что Хованский был уже покойником.

— Да его мог пристукнуть кто угодно, этого Федора Федоровича! Я бы сама с удовольствием это сделала, — горячо пояснила свою мысль Анина собеседница, слизывая с губ пенку от каппучино.

— Вот как? Интересно…

— Ничего интересного! Федор Федорович — редкостный урод! Был… то есть, я хочу сказать. Его основное человеческое свойство — выводить окружающих на чистую воду. Просто удивляюсь, как это он дотянул до своих пятидесяти пяти… С такими характером долго не живут. Например, его — ну хлебом не корми! — дай поучаствовать в каком-нибудь антикоррупционном комитете! Последнее время привязался к этой «Наоко»… Компания такая нефтедобывающая. Читали, наверное, в газетах?

Аня отрицательно покачала головой. Она не заглядывала последнее время в газеты.

— Совсем сбрендил наш Федор Федорович! Нашел с кем тягаться…

«Выводить на чистую воду… — Аня задумчиво смотрела на секретаршу. — Именно так… Уж одно то, что Хованский нанял детектива, чтобы следить за женой, говорило о многом. Не всякий подозрительный и ревнивый человек, даже имея веские основания, на такое пойдет… В конце концов, не веришь своей половине — разведись! Какие проблемы… Но в поведении Хованского присутствовало не просто желание оградить себя от обмана — в нем явно преобладало стремление уличить, прищучить, выяснить, прояснить!

Да, именно так… Вывести на чистую воду».

Лика сумела назвать Светловой всех, кто был изображен на снимках, поскольку, как оказалось, всех их она и прежде видела в приемной депутата.

Информация — конек хорошего секретаря, источник финансовых поступлений… Светлова получила от Лики и телефоны и адреса этих людей.

Итак, последним из квартиры Хованского ушел некто Борис Эдуардович Ропп.

Дементьева заказала еще чашечку, а Светлова положила перед собой на столик фотографию старика и некоторое время задумчиво ее рассматривала.

Получалось, что именно он был последним человеком, который видел депутата живым…

— Лика, вы не знаете, почему Хованский пригласил этого старика к себе домой? — поинтересовалась Светлова.

— Да у Федора Федоровича был приступ радикулита. Вот он решил поработать на дому. Именно поэтому, насколько я знаю, он и попросил Роппа приехать к нему домой. Знаете, по-моему, по этой же весьма прозаической причине — радикулит — Федор Федорович пригласил в дом и всех остальных.

— А что Ропп хотел от депутата Хованского?

— Да старик, знаете, все носился со своими рукописными трудами, как курица с яйцом. Хотел, чтобы Хованский помог их издать. Ну, в общем-то, Федор Федорович делал такие вещи: издавал всякие труды, способствующие возрождению дворянского сословия. Ну, не за свой счет, конечно, издавал… За счет Дворянского союза. Ну и, как у депутата, у него были такие возможности…

— Ропп хотел издать свою книжку?

— Книжку! — иронически фыркнула Лика. — Книжки — это вон… — Лика кивнула за окно кофейни, — на лотках лежат. А у Роппа — великие исторические труды! Совсем достал Федора Федоровича…

— А кто он, этот Ропп?

— Ядовитый старик! — отозвалась о нем Лика. — Сама слышала, как он сплетничал в приемной, будто фамилию «Хованские» нынче в России носят лишь потомки крепостных, которые принадлежали когда-то князья Хованским. Ну, будто бы никакой Федор Федорович не князь. И вообще… Дедушка, как мне показалось, отнюдь не одуванчик!

— Лика, судя по всему, этот старик явно не вызывает у вас симпатии? — заметила Светлова.

— Ну, ладно… — вдруг понизив заговорщически голос, сказала девушка. — Так и быть! Не хотела я в это ввязываться… Но… ощущения ощущениями… А факты, знаете ли, надежнее. Представьте, что я недавно увидела в газете… — Лика замолчала в некоторой нерешительности.

— Что же именно?

— Идемте! — Лика решительно поднялась из-за стола.

Светлова расплатилась. И они вернулись в Думу…

Лика покопалась в кипе газет и журналов возле своего рабочего стола и развернула одну из газет перед Светловой.

— Вот!

Она ткнула в фотографию.

На фотографии было несколько мужчин… И за их спинами, достаточно разборчиво, — фигура старика Роппа.

Насколько Аня поняла из подписи к фотографии, эти люди имели прямое отношение к некой компании «Наоко»! Той самой, которую выводил на чистую воду депутат Хованский…

— Как вы думаете, мне показалось? Или этот старик — Ропп? — поставила вопрос ребром Лика. — Понимаете, возможно, и в самом деле мне всего лишь кажется! И это кто-то, всего лишь на него похожий?

Светлова хотела отрицательно покачать головой: разумеется, это был Ропп, вне всяких сомнений! Но она вовремя удержалась: ей не полагалось слишком откровенничать с этой Ликой, кто ее знает…

— Трудно сказать.

— Да чего тут трудного… Ропп это! Однозначно…

— А можно мне эту газету с собой взять? — попросила Светлова.

— Ну разумеется. Мне-то она зачем? Забирайте!

— Благодарю…

— Да не за что…

Покинув Дементьеву, Светлова постояла еще некоторое время в Георгиевском переулке — в том самом переулке, в который тыльной своей стороной выходило здание Думы. Постояла, созерцая — ностальгически! — окна сего важного учреждения.

Надо сказать, что Аня Светлова двадцать с небольшим лет назад в этом самом Георгиевском переулке родилась.

В старом четырехэтажном доме ровно супротив нынешнего здания Думы — на противоположной стороне переулка.

И так уж исторически сложилось, что окнами эти два здания смотрели и смотрят по сей день друг на друга — «глаза в глаза», как говорится.

Тогда-то, когда Светлова появилась на свет, в здании Думы находился Госплан СССР.

А надо сказать, что окошки в доме, где маленькая Светлова провела первые десть лет своей жизни, были высокими и узкими, а в Госплане, наоборот, — большими, «широкоэкранными». Долгими темными московскими зимами окна Госплана светились с девяти утра до шести вечера.

А переулок Георгиевский — один из самых узких в Москве…

Когда Светлову, вместо детского сада, оставляли дома с ангиной, она обычно забиралась, завернувшись в одеяло, на широкий — дореволюционной ширины — подоконник и смотрела на «негасимый свет» окон очень серьезного учреждения, которое направляло экономику всей огромной страны. Планировало.