Отец Федор задумался. А потом продолжает пытать:

– Где ты находишься?

У меня язык не повернется сказать, где я сейчас.

– Так может быть или нет? Ведь Божественное непредсказуемо, и для Бога важна прежде всего суть?

– Божественное есть красота, – после недолго молчания отвечает батюшка. – Но я понял, о чем ты.

– Значит, может!

– Для тебя это так важно?

– Да, конечно.

– Что же. Это возможно. Хотя повторю – Божественное прекрасно.

– Да, но оно должно быть прекрасно, прежде всего, внутри. А снаружи – это же все временно, тленно. Вот мать Тереза – она внешне совершенно некрасива, стара. У нее внутри – в глазах, в душе! Так вот я о чем: Господь возьмет и пошлет своего Сына к нам уже совершенно другим, не таким, как мы ожидаем.

– Скажи, что с тобой? – упрямо допытывается отец Федор. – Почему ты так возбужден?

– Значит, мессия может быть и сержантом! Помните про тот полк? Христос может грубо кричать на трусов и тех, кто побежит из строя, возвращать кулаком. У него может быть облик солдата. Конечно же, разве дело в облике? Ведь он знает, что делает!

– Постой, Денис! При чем здесь сержант?

– Очень даже при чем! Ведь все равно, какой Христос примет облик. Важно другое.

Он держит всех нас и приказывает не покидать строй. Он знает то, чего всем нам знать не дано, поэтому имеет право приказывать.

– Да где ты? – не выдерживает отец Федор.

А я кричу в трубку:

– Вот это не важно! Простите!

Кролик озабоченно сует кока-колу. В стаканчике трясутся кубики льда. Пью и не сомневаюсь – Христос может рявкнуть, если дрогнем: «Стоять! Стоять в рядах, сукины дети!» Он есть, прежде всего, любовь и знает – если разбежится последний резерв – все пропало! А он не хочет, чтобы пропадало! Он любит. Любовь может быть грубой. И с кулаками – тоже! Главное, чтобы была – вот в чем штука!

– Нет, ты сумасшедший, – с сожалением говорит Кролик. – Все вы, поэты, повернутые. Я ведь сам хотел быть поэтом. Не получается. А сейчас смотрю на тебя и думаю – может, это и к лучшему, а? Да очнись!

– Это он от пара одурел! – гудят уверенные голоса. – Кто вас всех в парилку понес после выпивки?

Только сейчас понимаю, «стоять в рядах, сукины дети» – я скомандовал вслух. Те, кто услышал, насторожились: хорош перец! Потребовал мобиль и стал ни с того ни с сего заговариваться.

Гул голосов невыносим: один лишь чертов москвич молчит. Приклеился спиной к стене, словно метр, заливает жажду «Баварией». Видно, как чипсы проходят по всей его длинной тощей шее.

«Пинг-понг» уселась на корточках напротив меня – не замечает, что простыня распахнулась. Она решила окончательно всех добить своей эрудицией. У нас так везде: в университете на лекциях можно преспокойно заняться любовью, а вот если действительно захочешь выслушать курс по античной философии – отправляйся в публичный дом!

Девица, постоянно ссылаясь на всяческие авторитеты, рассказывает, как греки относились к старикам. А я все думаю про Христа. И ведь не важно, что Он там будет рычать своим хриплым, бульдожьим голосом, прохаживаясь вдоль рядов: суть в том, что Христос знает, что делать, чтобы удержать от бегства.

– Но хоть с этим-то ты согласен?! – орет мне в ухо девица. – А не то вас послушать – фашизм какой-то! Просто фашизм!

– А не кажется ли тебе, – вмешивается поручик, размахивая стаканчиком и щедро выплескивая на девчонку дорогущий темный «Хольстен», – что наша препоганейшая цивилизация наплодила уже стольких калек, что они только путаются под ногами, да еще и рожают себе подобных. Чем лучше медицина, тем больше придурочных остается, тех, кого сразу скинули бы со скалы в той же самой Спарте? Наша поганая цивилизация от того подохнет, что шизофреников в ней окажется больше, чем нормальных людей. Если раньше всех недоношенных сбрасывали со скал, то теперь их лечат и разводят всем нам на радость. А они разводят потомство. И чем лучше препараты, тем больше психов! Чем вернее триумф хирургии со всякими там пересадками, тем больше дебилов! А старики! Мучают, мучают человека, впихивают ему до девяноста лет лекарства, заменяют то сердце, то почки. В Древней Греции он давно бы мирно отдал Богу душу, а теперь вынужден ползать, как зомби, – и все оттого, что медицина крута и все стали такими гуманными… Природу хотим переплюнуть. Да мы передохнем от собственных же достижений! По мне – лучше естественный отбор, чем психопаты на улицах!

– Сам ты шизофреник, – с ненавистью шипит спорщица. – Идиот.

Мне вдруг жалко ее становится – и поручика, и даже Кролика. И себя, конечно. Отца вспоминаю; тех сгорбленных солдатиков, которые корчатся в Грозном. Я вот что сообщаю:

– Сержант – он прав, когда загоняет в строй. Он даже офицера может ударить, если тот дрогнет. Понимаете?

Поручик с «пинг-понгом» готовы были друг другу съездить по физиономии – а тут обернулись почти что с ужасом.

Кролик с Васенькой, точно заправские санитары, мягко тревожат мои локотки – и пока поднимают, я всех вспоминаю: Витеньку, Черпака, отца Федора и Зимовского, который продрог на ветру в своем джинсовом костюмчике, когда отправлял нас в вертеп. И Кроликову сестрицу! И, что греха таить, – еще одну маленькую наглую дрянь. Всех жаль – без исключения! Даже слезы брызнули.

Меня вновь угощают «кокой» и конвоируют по лабиринтам мимо дверей и бассейнов. Готовый прийти санитарам на помощь поручик дышит в затылок.

– Плохо? – спрашивают.

– Нет. Именно сейчас-то и хорошо!

Кролик держится молодцом – когда оказываемся в раздевалке, высвистывает банщика:

– Нашатырь и банку со льдом.

Еще полчаса пробегает: одежду мне не выдают, призывают в союзники холод. Призыв наконец услышан. Излечение неизбежно: у меня зуб на зуб не попадает.

– Ты жив? – осведомляется предводитель.

– Жив.

– Прекрасно! А теперь займемся делами! – И представляет терпеливого московского гостя: – Президент инвестиционной компании «Сретенка – Сан-Франциско»! – Гусь-москвич стоит себе с преспокойным видом. – Время заняться делом, – рубит Кролик. – Подробности – по дороге. А ты что думал? – обратился ко мне, хотя я не то что подумать – со скамейки не успел свалиться от новости. – Пора перекинуться в Москву. Но об этом – в машине.

На выходе банщик, не стесняясь дающего, подсчитывает чаевые. Командор при помощи брелка ведет диалог с «лошадкой» – «вольво» демонстрирует верность писком и фарами.

От ночного противоположного дома отслаивается тень: успеваю заметить засеребрившуюся шубку. Разъяренная хищница не отказывает себе в удовольствии залепить своей быстрой лапкой нашему лидеру ослепительную пощечину.