Она зевнула. Веки отяжелели. Гонора порадовалась, что вот-вот заснет и не будет больше размышлять и тревожиться. «Я стану свободной хотя бы ненадолго», – подумала она, уютно сворачиваясь под одеялом.

Она проснулась с ощущением, что кто-то ее разбудил. Гонора немного полежала, ожидая, что этот кто-то снова толкнет ее, но тут услышала странные звуки – то ли стон, то ли мяуканье, трудно сказать, – однако в одном она была уверена – кто-то очень страдает.

Наверняка в комнату не могло прокрасться никакое животное, а это значит…

Гонора повернулась на бок и перегнулась через край кровати. Ее муж лежал на полу перед очагом, как делал это ночь за ночью, только сегодня сон его был тревожным. Каван дергался всем телом, а странные звуки становились все громче.

Ему снится кошмар. Он сбросил с себя одеяло и весь дрожит. В комнате и в самом деле было прохладно. Гонора обратила внимание на то, что огонь в очаге почти погас. Неужели Каван забыл подбросить в него дров? Он всегда заботился о том, чтобы поддержать огонь, прежде чем уснуть. Неужели он был настолько занят своими мыслями, что не обратил на это внимания? А если да, то о чем же он думал?

Как бы Гоноре хотелось с ним поговорить! После смерти мамы у нее не осталось ни одного друга. Калум гнал прочь любого парня, проявлявшего к ней хоть какой-то интерес, и отпугивал любую девочку, желавшую подружиться с ней. И ему удалось сделать так, что Гонора осталась совершенно одна.

Как ей не хватало друга – доброго друга, надежного друга; и как чудесно было бы, если бы таким другом стал ее муж.

Его жалобный стон заставил Гонору выскочить из постели. Каван лежал с босыми ногами и голыми плечами (килт прикрывал то, что было посередине) и дрожал без остановки. Она тихонько подошла к мужу, подняла шерстяное одеяло, валявшееся скомканным у его ног, и осторожно укрыла Кавана.

Теперь его трясло не так сильно, но все-таки он дрожал. Гонора на цыпочках обошла его и подкинула в огонь пару поленьев. Когда полено громко затрещало, она быстро отскочила назад. Не хватало еще, чтобы Каван проснулся и увидел ее. Но треск его не разбудил.

Гонора отошла подальше и пригнулась – недавно муж сам учил ее поступать так в присутствии врага. Пока она не знает точно, друг он ей или враг, и не хочет, чтобы он смог дотянуться до нее, если вдруг проснется. Его ресницы трепетали, а губы подергивались, и хотя он перестал дрожать и стонать, сон все равно оставался беспокойным.

В отблесках пламени шрам на лице у Кавана казался красным и воспаленным. Гонора поежилась, представив себе, что ему пришлось пережить. Он никогда не рассказывал о том, каково ему пришлось в плену у варваров. Гонора полагала, что с отцом и братьями он подробностями поделился, хотя, вернувшись, он проводил с ними не так уж много времени. Каван сторонился людей, как и она сама.

Шрам на лице говорит о том, что его мучили, но сколько у Кавана никому не видимых шрамов, принесших гораздо больший ущерб, думала Гонора. Уж кто-кто, а она слишком хорошо знала, что такое невидимые шрамы – она страдала от них много лет.

Гонора осторожно протянула руку и ласково убрала со щеки мужа упавшую прядку волос. Если бы она могла прикоснуться к нему и облегчить его боль! Она и сама мечтала, чтобы кто-нибудь облегчил ее боль. Каван не проснулся, и Гонора осмелилась погладить его по волосам. Они оказались густыми и сильными, в точности, как ее.

Каван тяжело вздохнул, и Гонора проворно отодвинулась в тень. Она почти не дышала, чтобы муж не догадался, что она рядом. Но Каван не проснулся. Она заметила, что теперь он спит спокойно, и понадеялась, что это она помогла ему преодолеть тревогу.

Как было бы хорошо, если бы этот мужчина стал ей настоящим мужем. У них настала бы хорошая жизнь, а иначе и он, и она обречены на одиночество. Но как можно убедить его, как заставить Кавана увидеть, сколько мудрости в этом решении?

Он снова пошевелился, но не проснулся.

Гонора в одиночку боролась с тем, что считала своим неумением быть женой и женщиной, и ей не к кому было обратиться. Как ей не хватало умершей матери! Только она всегда была ее советчицей и помощницей, и только она беззаветно любила Гонору.

Адди очень добра к ней и часто пытается поговорить, но что можно обсуждать с Адди? Ведь она в первую очередь мать Кавана, и между матерью и сыном существует сильная связь, как когда-то между ее матерью и ей самой.

Гонора ласково посмотрела на Кавана, печально улыбнулась и прошептала:

– Мы можем быть счастливыми, ты и я, если только…

Каван не шелохнулся. Он ее не слышит, да она и не собиралась говорить ему это, хотя в глубине души надеялась, что ее слова когда-нибудь все-таки дойдут до него.

Гонора встала, пошевелила затекшими ногами, кинула на мужа последний взгляд и вернулась в постель. Нырнув под одеяло, она все-таки перегнулась через край кровати и еще раз посмотрела на Кавана.

Каван потянулся, подвигал плечами, выгнул спину и вдруг рывком сел. Взгляд метнулся к кровати. Точно! Она пустая. Как это Гоноре удалось выйти, что он ее даже не услышал? Каван покрутил головой и кашлянул, маскируя смешок. Он вспомнил, что собирался учить Гонору незаметным передвижениям. А ведь она, похоже, давно овладела этим искусством.

Он встал, снова потянулся, разминая затекшие конечности, и внезапно замер, глядя вниз, на валявшееся у ног скомканное одеяло. Каван силился припомнить.

Воспоминание настигло его, как сильный удар в живот. Каван даже отшатнулся. Он проснулся среди ночи, заботливо укрытый, в очаге пылал огонь… Да, и он увидел, что жена смотрит на него, перегнувшись через край кровати.

Это она укрыла его одеялом?

Каван поднял его и потер мягкую шерсть. Теперь он вспомнил, как метался во сне, как скинул одеяло, как мерз и дрожал, потому что в очаге едва тлели угли. Каван выругался. Ну как можно было забыть подкинуть поленьев в огонь? Он утопил свои горести и вожделение к жене в спиртном. Вчера вечером он предоставил ей право выбора – а она отвергла его, и это ранило сильнее, чем ему хотелось в этом признаться; сильнее, чем он готов был чувствовать. После этого он напился с отцом и братьями, поссорился с ними из-за поисков Ронана, с отвращением ушел и с трудом доковылял до спальни. Сорвав с себя рубашку и обувь, он рухнул на пол перед очагом и прикрылся одеялом.

Каван вспомнил, как метался во сне, как скинул одеяло. Вспомнил сон – нет, кошмар – о своем плене. Время, проведенное им у варваров, безжалостно преследовало его.

Так почему же он проснулся, укрытый одеялом? А жена смотрела на него с кровати, и в очаге пылал огонь? Это открытие испугало Кавана, заставило его думать, что он сошел с ума, раз верит в такое.

О нем позаботилась жена. Она укрыла его одеялом и снова разожгла огонь.

Почему?

Его никак нельзя назвать хорошим мужем, и все-таки она о нем заботится.