– Я жил тогда у друга семьи в Клеггане[12], на побережье Коннемары[13]. Едва забрезжил рассвет, я пошел прогуляться к мысу Клегган-Хед, чтобы полюбоваться видом на залив и острова, вырастающие из моря словно гигантские кувшинки. Помню, что в какой-то момент почва под ногами стала топкой. Именно тогда я и увидел Розу своим боковым зрением. Она шла слева от меня, совсем рядом. Я решил не оборачиваться и не смотреть на нее, испугавшись, что она исчезнет. Мне было приятно, что она со мной. Да, приятно, я в этом уверен. С поминальной службы прошло всего несколько недель, и я все еще чувствовал острую, невыносимую боль.

– Что вы ей сказали?

– Роза заговорила первой, припомнив мне слова, сказанные вскоре после нашего знакомства в Кембридже. Я назвал себя «деревенщиной» – то есть, человеком, который не живет в Дублине и поведение которого выходит за рамки приличий. «Кульчи»[14]. Роза тогда рассмеялась, сказала, что раньше никогда не слышала такого выражения.

– И что именно она произнесла?

– Это было после того, как я поскользнулся в грязи. «Неуклюжая деревенщина! Кульчи! – пошутила Роза. – Тебе не надо было сюда переезжать!» – «Тогда бы мы никогда не встретились с тобой», – ответил я. После этого Роза не произнесла больше ни слова, хотя я и пытался продолжить с ней разговор. Помнится, я спросил тогда, что она думает о музыке, которую мы выбрали для ее поминальной службы. Мы вышли из церкви под песню «Как прекрасен этот мир».

Воцарилась пауза. Джар слышал, как скребет по бумаге ручка Кирстен. И снова этот ее странный вдох. «Интересно, а занимаясь любовью, она тоже испускает такие звуки? Быть может, даже более громкие, более клокочущие?» – мелькает в голове у Джара. Воображение услужливо рисовало у него перед глазами пикантную картинку, но Джар отгонял ее, пытаясь изменить ход мыслей и полностью сосредоточиться на вопросах Кирстен.

– А почему вы расстраиваетесь, когда видите ее?

Джар снова молчал в ответ. Такое ощущение, будто его загнали в угол, как свидетеля защиты.

– Может быть, потому что вы сознаете, что это всего лишь ваши видения, галлюцинации, не более того?

Джар поневоле кивнул. Атмосфера в кабинете незаметно поменялась; последующая тишина уже больше не пугала его, а, скорее, располала к размышлению. «Такая у нее работа, – думал Джар, – подводить людей к той черте, когда они сами захотят раскрыться. Умное, сознательное манипулирование». Для того и коробка с бумажными носовыми платками у него под ногами. Джар снова слышал характерный вдох Кирстен – похоже, она собирается задать ему очередной вопрос.

– Почему вы пришли сюда сегодня, Джар?

Он чувствовал, как подрагивают его веки. Что он должен сказать ей на это? Что его жизнь разрушает вера в то, что Роза жива? Что их любовь была сильнее зова моря? Что вроде бы очевидное самоубийство Розы никак не вяжется с ее характером? Что он все еще слишком много пьет и подозревает, что за ним повсюду следят? Что он превратился в циничное, измученное подобие человека, изнуренного нелюбимой работой и губящего свой некогда многообещающий талант составлять связные предложения?

Или он должен признаться в том, что радуется возможности посвящать час в неделю разговорам о любимой? (Пусть и с женщиной постарше, но Розе такое бы не понравилось – Джар это знал: она всегда настороженно относилась к крашеным блондинкам.) Карл поначалу терпеливо выслушивал его, но Джар прекрасно видел, что его другу уже порядком поднадоели подобные разговоры, и не винил его за это. Эми пока слушает. Как и отец. Но Джар чувствовал себя виноватым всякий раз, когда поминал в разговоре Розу; его родители слишком старые, чтобы волноваться из-за взрослого сыночка. А вот у Кирстен работа такая – слушать.

– Разговоры о ней помогают сохранить воспоминания яркими и живыми, – наконец подобрал ответ Джар.

– И надежду на то, что Роза тоже жива?

Джар ничего не ответил.

– Буду с вами откровенна, Джар, – произнесла Кирстен. – Никто из тех, с кем я беседовала по поводу галлюцинаций после потери близкого человека, не верит, что их любимый или любимая все еще живы. Они считают свои видения чем-то вроде эфирных форм, инверсионных следов, оставленных в небе.

Где он раньше слышал это выражение?

– Вы подразумеваете под видением привидение? Нет, в моем случае это был не призрак.

Скрип авторучки отвлек Джара: «Интересно, какой у Кирстен почерк? Наверняка, округлый, аккуратный, правильный». Но эта мысль быстро унеслась. И он снова напряг память: «Где же я все-таки слышал это выражение?»

– Не хочу показаться вам бестактной или бесчувственной… Но я хочу вам задать один очень прямой вопрос. И ответ на него мне нужен односложный – первое, что придет вам на ум.

– Валяйте!

«Вот и Зигмунд», – подумал Джар.

– Что бы вы ощутили, если бы тело Розы нашлось?

Он был вынужден взять паузу. Несмотря на предупреждение, вопрос Кирстен привел его в смятение.

– Подозрительность, – проговорил Джар тихим, но твердым голосом. Они молча смотрели друг на друга. А затем, отодвинув кресло, Кирстен встала, чтобы присесть на софе рядом с Джаром.

– Простите меня, – сказала она, притрагиваясь своей рукой к его предплечью.

Кирстен не флиртовала, но Джар не был готов к той интимности, что неизбежно возникла между ними, когда ее лицо оказалось так близко с его лицом и его ноздри уловили тонкий цитрусовый аромат, исходящий от ее кожи. Кирстен натянула подол юбки («более короткой, чем вчера?») на колени и положила на него свой блокнот.

– Чтобы наши встречи пошли на пользу нам обоим, мне необходимо понимать ваше нынешнее умонастроение, душевное состояние. И поэтому я вынуждена задавать вам подчас щекотливые вопросы и анализировать ваши ответы. Это часть того самого метода спонтанных ассоциаций, о котором я упоминала вчера. Только в таком случае наши беседы о галлюцинациях будут более содержательными. Вас это устроит?

Джар кивнул, на секунду отвернувшись, а затем снова устремил взгляд на Кирстен, все еще пристально смотрящую на него.

– Почему «подозрительность»? – спросила она.

Джар заметил, что вторая пуговка на ее блузке не застегнута. Возможно, она расстегнулась, когда Кирстен пересаживалась из-за стола на софу. Вряд ли она расстегнула ее намеренно – ее поведение сегодня безукоризненно профессионально, нейтрально, лишено всякой сексуальности. Но всполохи плоти отвлекли, и этого достаточно для него, чтобы отбросить свою осторожность, довериться ей больше, чем он намеревался.