С курсовой работой ей тоже повезло — грянул путч 1991 года, и Галя сделала обзорное интервью с защитниками Белого дома, которое, на волне всеобщего ликования, прошло не то, чтобы «на ура», а просто «на ура с упоением».

Интервью в разных видах — где с сокращениями, где с добавлениями — опубликовали ведущие московские издания. Не без помощи, конечно же, Вихрева. С этого момента карьера Гали Ипатьевой начала развиваться настолько быстро, так стремительно набирая обороты, что за ней уже не поспевали колеса почти настоящего «Харлея».

Учитывая еще и то, что Галя теперь все чаще ночевала в московской квартире Вихрева — с окнами прямо на Пушкинскую площадь, с высокими потолками, с редкостным, невиданным еще в Москве, «евроремонтом», с икрой в холодильнике и вином в баре, и это когда в московских магазинах были перебои с хлебом, когда вдруг исчезали из продажи даже сигареты (а на кухне Вихрева всегда лежал початый блок «Мальборо») — учитывая все это, Фонарь явно проигрывал в гонке.

Галина изменилась не только внешне — по внешнему ее виду теперь уже никто не мог бы заключить, что она просто симпатичная неотесанная провинциалочка; знакомые девчонки Вихрева, трудившиеся в парикмахерских, в ателье, в магазинах, и одели, и обули, и причесали Галечку — она изменилась внутренне.

Теперь Ипатьеву уже не смешили грубые шутки рокеров-байкеров, не забавляли гонки по ночной Москве. Фонарь замечал, что она иногда на людях как будто даже стеснялась его. Но это быстро прошло. Галя научилась главному — не стесняться никого и ни в какой ситуации, что для Москвы было очень важно. Толчком к этому важнейшему для нее открытию послужило интервью с Борисом Гребенщиковым, вступившим как раз в полосу своей солидной, космополитической респектабельности…

Гребенщиков, одетый в пиджак, который, как прикинула Галя, стоил фунтов триста, никак не меньше, дымил «Беломором» и прихлебывал водочку из рюмочки.

Тогда-то и поняла Галя главную истину: важно не казаться, важно БЫТЬ! Быть кем-то по-настоящему, иметь внутри себя уверенность, что ты именно такая, какой должна быть, что ты «крутая из крутых» — вот именно то, благодаря чему твоя уверенность передается другим и говорит им о тебе больше, чем любые шмотки и весь остальной внешний антураж.

Теперь Ипатьева стала порой вставлять в свой разговор легкий матерок — это лишь в Ростове казалось грубостью и было привилегией уличных гопников или работяг-забулдыг, а в кругу Вихрева преподносилось как изящная раскрепощенность и некий специфический шарм.

— Зае… я эти противозачаточные таблетки глотать! — жаловалась она Вихреву. — Этот м… ничего слышать не хочет, кончает каждый день. Я ему говорю: сегодня нельзя — а ему хоть бы что! Вот козел!

— Да уж, — соглашался Вихрев. — Что ты в нем нашла вообще, Галочка?

— А что? — спрашивала она в свою очередь. — Ты, что ли, замуж меня возьмешь?

— Нет, — просто отвечал Вихрев. — Я жениться пока не собираюсь. Ни на ком. Мне еще на ноги надо встать. А потом — посмотрим.

«На ноги встать… — думала Галочка, оглядывая привычную уже, но не перестающую ее восхищать обстановку вихревской квартиры. — Что же он понимает под этим «на ноги встать»? Уже и так вроде крепко стоит. Наверное, я еще не все понимаю в этой жизни».

— Мне, конечно, нужно много больше, — правильно понимая ее восхищенные взгляды, говорил Вихрев. — Ты даже не представляешь, насколько больше мне нужно. Вот в казино зайдешь — там сидят барыги. Ну, полные ослы! А за столом оставляют по пять штук за вечер. Баксов! Представляешь?

— И ты хочешь, как они, за вечер по пять тысяч проигрывать?

— Нет, Галя. Я в эти игры не играю. Я знаю одну игру. Она — беспроигрышная.

— Что же это за игра такая? В которую все только выигрывают?

— Есть такая игра, Галечка. Называется — политика.

— Да ну? Прямо так все и выигрывают?!

— А ты не замечаешь? По виду наших «уважаемых» — козлов этих драных, лидеров наших любимых? Что они, бледный вид имеют?

— Да, в общем, нет.

— Причем, ты обрати внимание, самый зачуханный, самый занюханный, самый третьесортный депутатишко, какой-нибудь засранец, который в Думу ходит только с бодуна, когда его вдруг осенит, что надо бы за народное дело порадеть, и для того: «Мерседес» — пожалуйста! Вот тебе и квартира, вот тебе дача, вот тебе Канары… Только это тоже все херня.

— А как они это все?..

— Ну, милая, много есть путей. В общем, я, конечно, и сейчас неплохо зарабатываю… Только там можно во сто крат больше сделать!

Галя только головой кивала. Она ведь, по ее собственному разумению, уже неплохо «зашибала». Учась у Вихрева, Ипатьева быстро овладела тонкой наукой скрытой и явной рекламы, узнала что такое заказные интервью, приобрела свои личные источники информации в лице, вернее, в лицах разных сомнительных личностей, с которыми приходилось делиться — иногда гонораром, а иногда и собственным телом.

Однако все эти предварительные затраты с лихвой вознаграждались. И когда она разводилась с Фонарем, у нее уже была и квартирка в районе станции метро «Октябрьское поле», и машина — какая-никакая, а все-таки «Фольксваген», хоть и «жук».

Одной Галине было пока не потянуть все это разом. Но репутация дороже денег, и уже имелись среди ее знакомых в столице люди, которые легко дали Ипатьевой нужную для покупки квартирки сумму в долг без процентов, конечно, в «условных единицах», не подверженных инфляции. Теперь доллары, марки, фунты и франки не казались ей какой-то опасной экзотикой: обычные бумажки, коих в течение чуть ли не каждого дня через ее руки проходило немало.

Сейчас Ипатьева пребывала в расцвете своей популярности и зарабатывала столько, сколько и вообразить себе не могла тогда, когда получила свой первый гонорар за интервью с защитниками Белого дома. В то время подобный гонорар представлялся ей очень крупной суммой, а ныне его, наверное, не хватило бы даже на сигареты.

Одна только оставалась у нее маленькая проблема: оргазма с мужчиной она как не получала прежде, с Фонарем (не говоря уже о ростовских подростках), так не добивалась и сейчас, сколь ни многочисленны были ее, что называется, связи. Все «связи» носили характер, скорее, какой-то обязательной отработки.

Будучи дамой во всех смыслах раскрепощенной, Галина попробовала и лесбийский вариант. Это оказалось чуть получше, чем опыты с мужиками. Те, хоть и отличались внешне — бывали разными: грубыми, обходительными, ласковыми, умелыми или полными растяпами, даже просто обворожительными и дико, по-звериному, сексуальными, но как только дело доходило до самого главного, начинали одинаково уныло долбить внутренности Галины своими одинаковыми каменными пестиками.

С женщинами — лучше: спокойней, интересней, разнообразней, веселее… Много могла подобрать Галина слов для сравнительного анализа разнополого и однополого секса. Все бы ничего, даже круг связей вырос неизмеримо — сексуальные меньшинства в столице как раз в то время переживали если не ренессанс, то уж точно освобождение и обретение себя, праздновали долгожданный «праздник», пришедший наконец и на их, прежде оцепленную вооруженными патрулями и простреливаемую насквозь, улицу…