Широко и счастливо улыбается.

Мы были детьми…

Эта жизнь нам казалась раем…

Молчит. Внезапно кричит.

Не было у нас с нею рая, не было!

Сама же вчера мне кричала, что не было!

Ни зеленого сада, ни синего неба, ни Адама, ни Евы – оказывается, ничего!

А был только страшный остров Сахалин, куда их, несчастных, сослали, был наш забытый богом рыбацкий поселок с дурацким названием Эдемка, и были они, отец, мать и дочь Абдурахмановы, обиженные и бесправные – все!

А вся наша с нею любовь, и вся наша дальнейшая жизнь, и пятеро наших детей – оказалось, ломаная копейка!

Это просто она меня так благодарила!

За то, что спасли их семью от верной гибели, пустили к себе, отогрели и дали хлеб!

Молчит. Почему-то загадочно вдруг усмехается.

А с другой стороны, понимаю, каково это было – Абдурахмановым родниться с необрезанным…

Теперь-то, конечно, мне ясно, почему опустили глаза и молчали тетя Абидат и дядя Абдумуслим – да пребудут они в мире! – когда я пришел свататься к Зубейрижат…

Их любимое чадо, их единственная дочь ходила на пятом месяце, но они не сказали мне «да»…

Не сказали мне «да», не сказали мне – «нет»… молчали, молчали, молчали!..

Горестно качает головой.

Короче, пока я не верил в Аллаха и был не пойми кем, я так думал, что все у нас, как у людей: дом, работа, дети, внуки…

И с женой мы – как будто бы! – ладили и понимали друг друга, пока я однажды…

Переводит дух.

Иду я по улице мимо мечети… вдруг слышу, как будто меня кто позвал…

С надеждой смотрит наверх.

Ты позвал меня, да?

Тишина.

Ну позвали – я вхожу… и встречает меня человек… как родного встречает… кричит со слезами: «Ассалям алейкум! Ассалям алейкум!»

И как тебя называть, кричит, добрый человек?

Степаном, кричу, меня называть, добрый человек!

А хочешь, Степан, он кричит, будешь Сиражутдином?

Хочу! – я кричу.

Ашхаду Алла илаха иллалаху ва ашхаду анна Мухаммадан расулуллах!

Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и что Мухаммад посланник Аллаха!

Только на мгновение переводит дух.

Ну вот… так, короче, я сделался Сиражутдином!

Мой второй сын Федул – он теперь, слава Богу, Абдулгафур! – тоже послушался меня.

А старший Иван – до сих пор не обрезан!

И три его младшие сестры живут дрянью!

Но главное, что меня убивает, – Зубейрижат!

Не желает покаяться. Что же мне делать?

С необрезанным жизнь прожила – страшный грех!

Мерзость, грязь, истребление души!

Он мог не знать – а она?

Он – то есть я, когда был необрезанным, – он мог не знать, а она?.. Зубейрижат, дочь Абдумуслима, сына Абдул-Керима, обязана знать?

Не обязана?

Взволнованно ходит из стороны в сторону.

Я знаю, я знаю, что знала и все понимала – и все…

Все равно, несмотря на запрет нашей веры, бегала голой по острову – я это помню, как будто вчера!..

И пошла, погубила себя, но пошла!..

За необрезанного пошла – ведь пошла, ведь пошла!..

Уже даже не ходит – бегает.

О-о, да подумаешь, благодарность!

Могла ему прямо сказать: спасибо вам, человек хороший, за то, что вы такой хороший, и – до свидания!

Знай свое место, знай!

А не идти к нему в жены, плодиться, как будто крольчиха, губить свою вечную душу!

Еще говорит, я ревную к нему!

Степану ее, говорит, не гожусь даже в подметки!

Он, говорит, был прекрасным, как Бог, а ты, говорит, – Сиражутдин!..

Старый ишак, говорит, Сиражутдин!..

Она хочет мне боли, она меня сильно злит…

Она, понимаешь, она, понимаешь, она…

Заметно, что обида рвет ему душу.

Я не стану жить с дрянью, не стану!

Пока не услышит, пока не очистится – дрянь, дрянь! – я не стану! Не стану, не стану я, правда же, я не могу!

Не могу не могу, помоги мне, о Сущий!

Я люблю ее, о, я не стану, люблю, помоги!..

Убегает.

Из вечной вязкой тишины долетают робкие всхлипы и причитания. Постепенно они складываются в слова, обретают смысл.

Я так обижена, Господи… Меня так обидели, Господи…

Промокает платочком слезы.

Смотри, я в той жизни имела трех…

Ну, считались мужьями…

Я любила, ласкала и холила их, как могла…

А чего не могла…

Да, и тоже меня все бросали…

Бросали и как бы…

Ну, то есть бросали…

Но, честное слово, – я так не обижалась.

Ну так, чтобы очень обидеться…

Ужасно обидеться…

До смерти…

Всхлипывает.

Потому что умела каким-то удивительным способом проглотить обиду и дальше идти…

Оставались какие-то силы…

Чтобы жить еще дальше зачем-то – понимаешь?..

Всхлипывает.

И я никого – можешь верить – ни разу и никого не проклинала.

Мне бывало, конечно, обидно и больно, но я себе говорила: в сущности, если подумать, никто никому ничем не обязан…

Никто не обязан – и все…

И нужно терпеть.

Терпеть, образно говоря, и терпеть…

В общем, так…

Плачет.

Вот так я и знала, что буду реветь…

Слезами ему не поможешь…

Он помирает, мне жалко…

Внезапно как будто пугается чего-то, рот прикрывает руками, подозрительно озирается по сторонам.

Ой, прости…

Я представила – вдруг нас услышат…