Хотя вначале проповедников Христа в Японии было немного, но и при малом их количестве ситуация оказалась непростой. Нередко миссионеры становились заложниками политики европейских государств, стремившихся упрочить свое влияние в Японии, как раз в период революции Мэйдзи. Кроме того, отношение к миссионерам самих японцев во многом объяснялось отношением к иностранцам вообще – наводнившим Японию аферистам разного рода, «моральным отбросам европейских наций»[319], высокомерно относящимся к японцам и во всякую минуту готовым пустить в ход оружие.

Существенной трудностью для проповедников стал японский язык. Некоторые успехи, без сомнения, были достигнуты. Француз Рони составил грамматику японского языка, католический проповедник Джеймс Кёртис Хэпбёрн в 1867 г. составил систему записи слов японского языка латинскими буквами, а англичанин Дж. Бэтчелор, с конца 1870-х годов проповедовавший в Хакодатэ, ввел практику записи языка айнов латинскими буквами. Несомненных успехов в изучении языка и в переводе Библии достиг о. Николай.

Еще одна проблема проповедников – их взаимная неприязнь. Протестанты, например, старались вредить католикам. Неприязненные отношения с католическими миссионерами сложились у о. Николая.

В Хакодатэ они всячески избегали общения с ним, «обращаясь даже в не совсем приличное бегство из дома»[320], где нечаянно заставали его, хотя прежде и были знакомы. С протестантами отношения были несколько более терпимы. Со своей стороны, о. Николай всячески стремился избежать конфликтов и даже стремился к общению[321] с миссионерами других вероисповеданий.

Начало Русско-японской войны поставило под угрозу деятельность о. Николая. Он должен был решить, остается ли в Японии или уезжает в Россию. Сразу же возникли опасения. Поскольку русское посольство собиралось выехать, попечение об о. Николае, как и о других русских, должен был взять на себя кто-либо из посланников европейских держав в Японии. Отец Николай опасался, что французский или немецкий посланник (оба – католики) будут настаивать на его выезде[322]. В результате о. Николай остается на попечении французского посланника Арманда. Последний прислал официальное письмо, заверяя в готовности оказать любое содействие, однако, когда 2 февраля 1904 г. о. Николай нанес ему визит, то принял русского миссионера любезно, уверял, что будет делать все для безопасности миссии, но визита отдать не обещался[323]. Осторожность Арманда оказалась ненапрасной: во второй половине февраля в Хиросаки «католического миссионера, француза, стали подозревать в шпионстве и называть “ротан” (русский шпион)»[324], а в июне 1904 г. едва не убили протестантского миссионера в Акаси[325]. Иностранцы вынуждены были даже вешать на домах таблички «я не русский». Однако обязанности свои Арманд исполнял тщательно – деньги и посылки для миссии передавал регулярно, причем вскоре – лично. Он оказался фактически единственным иностранцем, который посещал о. Николая регулярно, заезжал и после Цусимы. Он старался проявлять деликатность, стеснялся говорить о поражениях русских, и «видно было, что действительно опечален он русским несчастьем»[326].

Французское консульство не оставляло своей заботой и военнопленных. Первым посетил военнопленных в Мацуяме атташе французского посольства Мартиме. Недели через три с русскими военнопленными регулярно начал встречаться консул из г. Кобе Фосарье де-Люси. По впечатлению Селецкого, «г-ном Фосарье почти все пленные, живущие в Мацуяме, были недовольны за его индифферентное отношение к их нуждам»[327]. «В отношениях к нам консула хотя и чувствовалось сочувствие, но какое-то жидкое сочувствие по обязанности <…> и вместе с тем чувствовалось бессилие повлиять на японцев, чтобы улучшить наше положение»[328]. Но даже и «сочувствием по обязанности» некоторые военнопленные пытались воспользоваться[329] не совсем честным образом. Навещал пленных Фосарье довольно часто – «в определенные дни каждый месяц»[330], «он направлял пленным полученные неоднократно на его имя пожертвования деньгами и вещами. Им были переданы на Новый год пожертвования от вдовствующей императрицы для нижних чинов (по 1-й йене на человека); им неоднократно передавались пожертвования королевы греческой и многих частных лиц деньгами и вещами. Вообще помощь консула была крайне необходима пленным <…> он действительно защищал их и во многом облегчал русским тяжесть плена»[331]. На самом деле забота консулов и для пленных была не совсем бесполезна. А. М. Толстопятов, например, случайно узнает, что перевод группы военнопленных из тюрьмы Кокура в Фукуока – тюрьму более «благоустроенную» – произошел после ходатайства французского консула[332]. В другой раз, когда в Мацуяму приехал французский консул с секретарем посольства Панафье, он узнал об одном русском, сошедшем в лагере с ума и помещенном в клетку. «Результатом этого визита и хлопот любезных представителей Франции было предложение со стороны японцев»[333] передать душевнобольного на поруки русских офицеров в госпитале.

Помимо сотрудников консульства с военнопленными пытались вести беседы и католические проповедники.

В Мацуяма японские власти, не очень разбираясь в тонкостях христианства, допустили к военнопленным французского католического миссионера Шаррона, полагая, что солдатам приятно будет увидеть священника. «Одному из больных сделали операцию <…> патер предложил ему религиозное утешение, и больной с благодарностью принял его»[334]. Первое время отец Шаррон довольно регулярно навещал лагерь в Мацуяма. Впоследствии японцы старались содержать в разных помещениях русских, поляков и евреев[335], хотя в полной мере этого добиться не удавалось из-за переполненности лагерей. К католикам беспрепятственно допускали проповедников, не ограничивая их время общения с паствой[336]. Однако проповедь их и участие оставляли пленных равнодушными, а иногда вызывали и некоторое раздражение. Русские даже в плену не могли избавиться от неприязни к полякам и католикам – на этой почве вспыхивали ссоры, драки и даже волнения в лагерях[337].

Не оставили своим вниманием военнопленных и протестанты. Вообще протестанты не боялись демонстрировать интерес к России – узнав о начале войны, английский архиепископ Авгрей «прислал соболезновательное письмо»[338]. Навестил он о. Николая 4 октября 1904 г., и несколько раз писал, желая выразить сочувствие. Несколько раз – в конце февраля и в конце декабря 1904 г. – о. Николая посещает английский епископальный миссионер Арминг Кинг[339]. Вместе с ним заходит Шарпе, англиканский миссионер из Сидзуока. «Поболтали о войне и о действиях японцев, причем King, несмотря на всегда являемое сочувствие Русской церкви, не выдержал от названия войны делом справедливым и делом истины со стороны японцев», а «ренегат» Кёрбер прислал записку, что «не смеет явиться, но был бы счастлив получить на это позволение»[340].

На Пасху 1904 г. на богослужении присутствовали два епископальных миссионера, «оба очень расположенные к