Он узнал в себе что-то «новое», и от этого «старое», чем был до сих пор – избыток сил, энергии, любопытство – стряхнуло всю мистику, вернуло озорство и юмор. Вперёд, в Идалину! Назло этой всей природе, что хотела его напугать, заморочить голову. Да, да – он об этом знал, он чувствовал – его не пускают, не хотят пускать и запугивают. Напрасно! Он верил уже – впереди успех! Природа не терпит завоевателей, ибо не хочет быть побежденной, но любит, как женщина, достойных и равных.

Он бегом перебежал шоссе и двинулся через грязь по знакомой дороге, не обращая внимания на лужи.

Единственное, чего жаль было Жоре, это новеньких адидасовских ботинок. Ну да шут с ними! Чёрт дернул его надеть их в эту поездку! Обещано было, правда, доставить на «Жигулях» туда и обратно, и не воспользовался он этим только по собственному желанию, упустив из виду, какие тут дороги. Теперь же вопрос об обратном пути не стоял в принципе, по крайней мере, сегодня. И что-то подсказывало сейчас Жоре, что теперь у него совсем не будет обратных путей: на этой «тропинке», в которую свернул сегодня. Движение здесь одностороннее, только в одну сторону – как на дороге времени есть только один вид движения: вперед.

А если весь путь таков, что прежде всего меняется сам по нему идущий, то и назад бы вернуться мог только кто-то другой. И в сторону нет сворота – потому что, куда ж сворачивать? Для выбравшего этот путь всё вокруг стало одной дорогой. Всё теперь вокруг едино, и куда ни ступи – один путь.

Вот, как сейчас, к примеру, не стояла перед Жорой дилемма: идти ли по щиколотку в раскисшей глине прямиком по дороге – или с дороги свернуть в болото, где мирно блестела вода меж рядами скошенной осоки? Какая разница? Это был тот отрезок дороги, та низина, которую они увидели с бугра, когда Редько, грудью навалившись на мотоцикл, вынудил Жору сдаться.

Далее дорога снова шла на подъём, и след легковушки героически тянулся вверх, хотя видно было, что тут откапывались, кое-где настилали сено и ветки ольхи, наконец, даже лапник откуда-то приволокли! И выложили им две зелёные колеи, что значительно облегчило Жоре путь до самой развилки, где след легковой машины повернул налево, к большому богатому раками Чернятскому озеру, весьма популярному среди автотуристов-добытчиков. Правда, это был уже другой след, не тот, «широкий», а хорошо знакомый и различимый отпечаток «жигулёвской» резины. Вторая же дорога, еще не езженная после дождя, но давно уже до непроходимости разбитая тракторами, поднималась на холм через ржаное поле. И, взойдя на вершину, Жора почувствовал такую лёгкость, словно и впрямь очутился совсем в другом мире. Опять вдруг повеяло таким простором, таким родным запахом разогретых на солнце сосен – они качались там над двумя хатками на самом краю ржи, первыми домами деревни, – и так всё было легко и воздушно в открывавшемся вокруг просторе – точно где-нибудь на полонине! Так и казалось, что там, за хатой, откроется вид на ущелье, а прислушайся – и шумит где-то внизу горная речка!

Он подставил лицо волне тёплого воздуха, застоявшегося на прогретом солнцем холме, и чувство, что он где-то в горах, не покидало, и в самом деле слышался где-то шум течения по камням…

За хатами на горизонте высилась вторая гора, заросшая старым лесом и оттого казавшаяся ещё выше, и между той зелёной вершиной и этой солнечной полониной, где стоял сейчас Жора, угадывалось пустое пространство, и в самом деле – ущелье.

Не видел еще Жора такой деревни, где вместо заборов росли бы вокруг домов подстриженные кустарники. Вернее… не подстриженные, но из-за многолетнего за ними ухода сохранявшие еще форму зелёной изгороди. И дороги такой – деревенской улицы, обсаженной жимолостью и снежником, как аллея в парке, видеть не приходилось.

– Паны сажали!.. – говорили удивленным путникам, вроде Жоры, местные жители, когда ещё обитали в здешних краях.

В настоящее же время, культурная деревня была необитаема. Сейчас здесь никто не жил. Первая хата, к которой подошёл Жора, вид имела заброшенный, и окна в ней были заколочены досками. В хате напротив и вовсе вынуты были рамы. Чёрные проемы в стенах затеняла разросшаяся сирень. Вместо следующего дома по эту сторону улицы виднелось старое пепелище – обугленный бревенчатый остов, заросший чернобыльником и крапивой.

На дороге, где недавно разворачивались трактора, Жора увидел тот же широкий след неизвестного ему легкового автомобиля.

И вспомнил Жора, что никто-то ему не встретился на длинной этой дороге – ни пацан на велосипеде, ни какая-нибудь бабка с палкой и гостинцем в сумке для поставских внуков, ковыляющая на автобус – никто с ним не поздоровался, не заговорил… И ни одна-то городская дочка, расфуфыренная по всей моде, не сошла с Мядельского автобуса, не обогнала его энергичной походкой и не маячила впереди. Нет, никто не спешил разжиться продуктами с батьковских хозяйств. А дело шло к выходным! Ни козы, пасущейся на лугу, ни привязанной где-нибудь в кустах лошади не встретилось по дороге – поле было распахано под самые окна, и рожь стояла под стенами мёртвых хат.

«Не спутал ли я дорогу? Идалина ли это… И где, у кого спросить?» – подумал Жора, подойдя к пепелищу и разглядывая такую яркую зелёную крапиву, бушевавшую среди чёрных бревен… и вдруг настороженно, подозрительно принюхался. Но дым, который донесло ветерком, был, конечно же, настоящий. Из свежего, так сказать, источника. И сам источник оказался недалеко. На другой стороне улицы, за сарайчиком, дымила труба над соседней хатой. Дым из трубы различался с трудом, он вился едва заметной струйкой, и всё же – это было жильё! Живут! Есть, у кого спросить! – сразу воспрянул Жора и, пройдя чуть вперёд, тотчас же перешёл улицу, поросшую травой-муравой, нехоженую-неезженую – видать, деревня была тупиком, и тракторам нечего было делать дальше поля.

Кончился чей-то ничейный сад у сарайчика за парковыми кустами. Вот уже и плетень, который, кажись, повалится, дунь на него только ветер, но плетень, за которым живут – и куст пионовый под окном подвязан, и само окно – в голубой раме, занавесочка за стеклом.

Он несмело вошёл во дворик – тоже нетоптаный, в зелени спорыша и гусиной лапки – ни кур, ни уток хозяева не держали. Деревянная лавка, как водится, стояла у стены под окошком, затянутым от мух марлей. Но дверь с ржавою щеколдой была приоткрыта, и туча мух, чёрным роем облепившая намоченные в чугуне корки, жужжа, устремилась в хату, как только Жора ступил на еле дышащее крыльцо. И сразу вдруг растерявшись, увидел он на земляном полу наколотые полешки и яркое пламя в печке. Оранжевые и чёрные языки метались в дыму – щепки только что разгорелись, и Жора чихнул, глаза защипало. Он почувствовал себя неловко и отпрянул, как всякий сунувший нос, куда не просят.

– Воры! Вор-р-ры! – закричали тотчас же противным голосом где-то над головой. Застучало в крышу, и тот же голос оказался вдруг за спиной – защёлкал, заклокотал, послышались хлопки больших крыльев – и кто-то дьявольскими когтями вцепился в Жорины плечи.

Он замер на крыльце, не смея повернуть голову.

– А-кыш! Халера… – услышал он уже другой – старушечий хриплый голос, и сморщенная, но сильная рука поставила на порог кош с брикетом. Когда женщина выпрямилась, придерживаясь за поясницу, Жора увидел, что одета она была, как все старухи в здешних краях, в какое-то темное выгоревшее платье из ситца, но под завязанной назад косынкой угадывалась обёрнутая несколько раз вокруг головы коса. Он увидел золотые серьги в ушах, чёрные молодые глаза и точёное лицо старой цыганки.