Алекс приезжал достаточно часто, каждые 2–3 недели, доделывать свои проектные дела. А потом я поняла, что дела эти все давным-давно перекончались и приезжает он ко мне. Иногда он оставался на несколько дней, и мы даже гуляли вместе, иногда прилетал на одну только ночь, а я не могла с ним остаться, мы были близки, и я убегала под проливным дождём, снегом, по опавшей листве, по вновь пробивающейся весенней траве. Однажды, открывая дверь в машину, я увидела его у окна, и почувствовала сердцем его тоску и одиночество. Капли дождя, стекавшие по его огромным окнам, были подобны его слёзам. Мне запомнилось это, проникло в самое сердце, ведь главное — не делать никому больно…

Очень скоро мне стало ясно, что он влюблён серьёзно. Самым непостижимым и невероятным для меня образом. Только тогда впервые в моём сознании повис вопрос, на который я не смогла найти ответа, как ни старалась. Что он нашёл во мне? Что?! Что именно так зацепило его? Самые невероятные предположения строил мой аналитический мозг, но в первый раз полностью безуспешно.

{Flunk — Blue Monday}

Алекс переехал из Нью-Йорка в Сиэтл и звал меня с собой, много раз звал, иногда настойчиво, иногда с мольбой, но никогда не давил. А я никогда, никогда не воспринимала его всерьёз, относилась к нашим встречам как к счастливому продолжению летнего романа. Ни на секунду не поверила в искренность этих предложений, не услышала его, когда он сказал, что построил дом моей мечты на побережье. Как я уже говорила, я всегда знала, где мои горизонты и не питала иллюзий на его счёт. И самое главное, разрушить свою семью ради себя — что может быть хуже!? Сделать больно самым близким и родным людям ради призрачного и однозначно временного счастья за океаном — такой сценарий не мог стать реальностью! Я не могла совершить такое!

А он всё приезжал… Мне было всё тяжелее и тяжелее вырываться к нему, Алёша уже много чего понимал, и мой обман легко мог раскрыться. Я забегала к Алексу лишь на пару часов. Иногда мы волшебно и долго занимались любовью, утопая в нежности друг друга, но чаще он жадно любил меня, и не хотел отпускать, умоляя побыть с ним ещё. В глазах его с каждым разом, мне казалось, было всё больше грусти. Я не хотела огорчать его, не собиралась разбивать свою семью, но и отказаться от него не могла, ведь он давал мне очень много, он давал мне столько тепла и нежности, сколько не давал мне никто и никогда. Его прикосновения пробуждали во мне женщину, его поцелуи давали мне жизнь, его тепло согревало меня и давало силы жить, работать, любить сына, мужа, родителей. Мы занимались любовью, и эти мгновения были неповторимо волшебными, никогда ничего подобного я не испытывала со своим мужем. Алекс читал меня, словно книгу, касался в том месте, о котором я лишь успевала подумать, целовал с такой нежностью и наслаждением, что я проваливалась в иной мир. Он любил меня так, что мне казалось, будто мы две половины, две уникальные части одного целого явления, нашедшие друг друга в бесконечном океане людских тел и сердец…

Наверное, у него были тысячи женщин, думала я. Что ещё могло сделать его ТАКИМ любовником? И была права: может не тысячи, но десятки были, и он очень скрывал это. Его внешность и его упорное желание спрятать свою красоту, выходя на люди, под длинными рукавами, тёмными очками и бейсболками, всё это было частью большого паззла, под названием «Тайная жизнь и бурное прошлое Алекса», который я не хотела и никогда не собиралась складывать. Взять по максимуму своё, получить все возможные удовольствия — было моей единственной, эгоистичной целью.

{Jessie Ware — Wildest Moments}

Спустя примерно год после отъезда Алекса в США ему довелось поработать несколько зимних месяцев во Франции. Работа эта была настолько изнурительная с его слов, что он совсем не мог ко мне вырваться, хотя находился всего в трёх часах лёта на самолёте. Но мне показалось совсем другое: оказываясь вдали от меня, он явно боролся со своим чувством, и, скорее всего, обдумывал наш разрыв. Такой вывод ненавязчиво вытекал из его необычного поведения: приезжая ко мне, он был влюблён, горяч и нежен, уезжая, не звонил и не писал, в лучшем случае предупреждал, когда приедет, чтобы я заранее продумала свободное время на эти дни, но чаще просто сваливался мне на голову, ожидая в машине, пока я покажусь на горизонте.

И вот его нет уже целых полтора месяца — впервые так долго. Чаще всего Алекс приезжал через три-четыре недели, но бывало, что и каждые две, и летал он тогда из США. А теперь всего лишь три часа отделяют нас, но его нет уже целых пятьдесят дней… Последние две недели я мечтаю о нём без остановки, думаю о том, что только одно слово может помочь мне, маленькое слово из шести букв, давно набранное в моём смартфоне, и которое я никак не решусь отправить ему — «Скучаю…».

На дворе февраль, холод, серость, тоска. С Артёмом мы в очередной затяжной ссоре — не разговариваем уже три месяца или может больше, и интересно то, что я даже не помню из-за чего мы поссорились. Но мириться всё равно не хочу!

И вот, в тот пасмурный, промозглый и невыносимо тоскливый день моя выдержка дала слабину: палец словно случайно коснулся серого прямоугольника с надписью «Отправить». Я выдохнула и подумала, что гордость гордостью, но иногда можно позволить себе маленькие слабости. Через минуту пришёл ответ:

«Перезвоню через час, сейчас занят, не могу говорить».

И Алекс действительно позвонил через час, я не слышала его голоса целую вечность, ведь 50 дней это вечность? Или нет?

— Я заканчиваю здесь работу и возвращаюсь в Штаты через три недели. У меня будет пять свободных дней, и я хотел бы увидеть тебя, поэтому могу приехать. Но… у меня есть предложение.

— Какое?

— Приезжай ты ко мне в эти дни. Ты ведь не была в Париже?

— Я не была в Париже, — отвечаю задумчиво.

Провести пять февральских дней наедине с Алексом во французской фееричной столице — что может быть заманчивее? И что может быть провокационнее, учитывая его периодическую настойчивость в одном определённом вопросе. Возможно, он запланировал опять что-нибудь вроде испанской церкви, и на этот раз всё может быть ещё хуже. Мне отчаянно хочется в Париж, а ещё отчаяннее к Алексу, ведь я уже невыносимо скучаю по нему, но мне страшно: какой опять болью это может обернуться для него и для меня теперь тоже…

— И я бы хотела поехать… но у меня есть условие.

— Какое?

— Ты не поднимаешь свою любимую тему ни разу.

Алекс молчит долго. Потом тихо говорит, но эта его намеренно небольшая громкость не может скрыть изнуряющей боли в его голосе:

— Только это тебя останавливает?

— Да.

— Тогда не переживай, я не стану говорить об этом. Приедешь?

— Приеду.

— Тебе вскоре позвонит один человек, объяснит, что нужно сделать для получения шенгенской визы и поможет потом. И да, билеты не покупай — я скину тебе на почту электронные. Хорошо?

— Хорошо.