— Вы что-то забыли?..

— Мы забыли кое-что вам сказать: мы считаем вас лжецом. Это письмо — не копия: оно отсюда, из вашего шкафа, его у вас похитили и передали нам. А раз так, то позвольте нам считать вас еще и вором — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Желаю вам доброго здоровья, герр Ластроп!

Все так же величественно сестры уселись в свою карету и вернулись домой. Не прошло и четверти часа, как банкир явился к ним собственной персоной.

— Вот видишь! — обрадовалась Амалия. — Я же говорила, что он не выдержит. Поглядим, какую каверзу он приготовил.

И они спустились в гостиную, куда распорядились пригласить гостя. Дожидаясь их, он нервно бегал взад-вперед. Когда дамы вошли, он, обойдясь без приветствия, сразу перешел к делу:

— Нам необходимо объясниться! Я готов признаться, что солгал, но вором я никогда не был!

— То есть как? — произнесла, не глядя на него, Аврора, занятая важным делом — извлечением веера из-под своего узорного пояса.

— Очень просто: я получил письмо — и только. Клянусь честью, тех богатств, о которых в нем написано, я так и не увидел. Кстати, как вы, несомненно, заметили, на письме стоит дата — двадцать девятое июня, и...

— И что же?

— Если не ошибаюсь, господин граф, как говорят, пропал первого июля. Возможно, он просто не успел приготовить столь ценное отправление?

— Оставьте! — проронила Аврора. — Там же ясно написано — «отправляю». Это значит, что деньги и драгоценности были отправлены вместе с письмом.

— Этого не может быть! Вы представляете, сколько весят четыреста тысяч талеров серебром? Не считая драгоценностей... Всего этого не засунешь в пакет, да и не доверишь гонцу. Нет, такое совершенно невозможно! Человек, тайно вернувшийся в Ганновер и находящийся под наблюдением, ни за что не позволил бы себе такой дерзости. Слишком опасно!

— Куда вы клоните?

— Я начал с самого главного, фрейлейн графиня: я получил только письмо, более ничего. Клянусь спасением своей души, эти сокровища до меня не дошли!

Уверения Ластропа выглядели искренними. Сестры переглянулись.

— Что же тогда, по-вашему, произошло? — спросила его Аврора. — Я знаю брата: если он пишет, что «отправляет», значит, дело сделано, никак иначе это понять нельзя. Иначе он написал бы «собираюсь отправить», «отправлю завтра, сегодня вечером»... Ценности определенно были отосланы одновременно с письмом. Кто вам его передал?

— Обычный гонец. Если позволите, то я предположу, что могло произойти много всяких неприятностей: может, тот, кто сопровождал эти сокровища, решил оставить их себе, а может...

— Мой брат ни за что не доверил был такой важный груз тому, в ком он не был бы до конца уверен! — перебила банкира Аврора.

— Раз так, то возможен один-единственный ответ: дороги полны опасностей. Гонец подвергся нападению, был ограблен, а то и убит. Не сомневайтесь, фрау, фрейлейн, если мне станет известно что-то еще, я немедленно дам вам знать!

И он удалился, оставив двух женщин в полном недоумении. Что-то в этой истории было не так, и это «что-то» имело имя Михаэль Гильдебрандт. Филипп никому не доверял так безраздельно, как своему помощнику. Но Михаэль ни разу не упоминал об этом неожиданном богатстве. Напротив, он не скрывал плачевного финансового положения своего господина.

— Что, если мы ошиблись, считая его воплощением честности? — тихо проговорила Амалия. Имя не прозвучало, но мысль Авроры двигалась в том же направлении, и ей не понадобилось продолжения.

— Не верю! — Она досадливо топнула ножкой. — Филипп так его любит! Он не мог так грубо ошибиться в человеке, находившемся при нем столько лет! Мы с тобой тоже всегда отдавали Михаэлю должное. Здесь одно из двух: либо Филипп по какой-то причине выбрал для доставки своего сокровища в Гамбург другого человека, либо вручил его своему секретарю, и в таком случае я вынуждена провозгласить того самым убедительным лицедеем нашего времени! А мы с тобой в таком случае совершенно не разбираемся в людях...

Амалия разочарованно пожала плечами.

— Кто знает, как могло подействовать на честного молодого человека такое богатство? Ты отдаешь себе отчет, что такое четыреста тысяч талеров и ларец с драгоценностями?

— Да, конечно. Можно соблазниться и куда меньшим! Но учти, пока не будет доказано обратное, я бы предпочла сохранить доверие к Гильдебрандту. Что до Ластропа, то как он ни божится, я все еще не уверена, что мы должны слепо верить каждому его слову. Все-таки он банкир и не вызывает большой симпатии.

— Тоже верно. И что же нам делать?

— Тебе — пока что ничего. А я отправлю Гильдебрандту просьбу возвратиться как можно скорее. Уж поверь, я сумею вырвать у него правду, если она ему известна!

Совсем скоро слуга отнес на почту письмо с печатью Левенгауптов.

* * *

Потянулась череда тоскливых дней под осенним небом, никогда не проливавшим столько слез, как в этом году. Оно низко нависало над городом темно-серым грузом, время от времени разражаясь сердитыми бурями, при которых невозможно было отличить день от ночи. Но тягостнее всего было молчание. Минул уже месяц, а секретарь все еще не отвечал, и в чудесном доме на озере Бинненальстер надежда меркла еще быстрее, чем свет за окнами .Вестей не приходило ни от кого, даже от Левенгаупта, уехавшего неизвестно куда и не изволившего писать своей супруге. Зимой торговля в Гамбурге сворачивала обороты, редкие корабли осмеливались теперь спускаться по эстуарию Эльбы или Траве — к Любеку, к Балтийскому морю. Старый ганзейский город, запершийся в своих стенах и свято хранящий свои богатства, сурово подставлял спину ледяным ветрам, хотя настоящая зима была еще впереди...

Не получая вестей от родных, Амалия молилась все больше, а Аврора все меньше. Вынужденное затворничество выводило девушку из себя. Вот уже два месяца, как она вызвала Гильдебрандта, а он так и не удосужился прислать хотя бы весточку с объяснением или оправданием. Его молчание рождало подозрение: неужели этот верный секретарь не смог воспротивиться шансу мгновенного обогащения и приложил руку к пропаже сокровища? В это было трудно поверить, но дни шли, а ответа все не было, и подозрение крепло, тем более что курьеры, бросая вызов стихии, продолжали поддерживать связь между важнейшим портом и всеми княжествами Германии.

Перед самым Рождеством нескончаемое ненастье улеглось. Ветер стих, пошел мягкий снежок. За несколько часов он, к несказанной радости детворы, одел в белые одежды весь город. Вечером праздничные стайки детишек распевали на улицах старые рождественские песенки, получая в подарок печенье и конфеты. В детских голосах было что-то волшебное, чарующее, и Аврора, провожая взглядом ребятню в разноцветной одежке, ковылявшую по снегу, чувствовала покой вместе с вдохновляющей решимостью.

— Не могу больше сидеть сиднем и изводить себя. Сразу после праздника я уеду. Одна!