— Да-да, безусловно.

— Аня спрашивает: Фирса отправили в больницу? Ей отвечают — мол, отправили уже… Так она опять спрашивает: отправили? Ей отвечают — что ж спрашивать-то по десять раз, отправили, еще утром. Теперь спрашивает Варя: отправили Фирса? Ей отвечают: отправили. Далее — Раневская спрашивает, признаваясь, что ее первая забота — это Фирс. Ну и ей снова отвечают — все, так сказать, под контролем.

Наконец, вся честная компания выкатывается — опять-таки с шумом, с треском. Дом заколачивают. Все — заколотили уже. Все ушли. Все тихо. И тут — откуда ни возьмись — на тебе, словно деус екс махина, — этот старикашка… Забыли его, видите ли! Ишь ты! Да сам, как видно, клюкнул, забился в щель и ни гугу. А тут все кричат: «Человека забыли! Человека забыли!»

Марина Павловна разгорячилась, да и коньяк оказал свое целительное действие — расширил сосуды.

— Да вы пейте, пейте, — плеснула она Людочке и подлила себе.

— Да, — вздохнула Людочка. — Это какое-то принципиально новое прочтение…

— Вот и я думаю. Знаете, поговорю-ка я с Костиком. Все это глупости — то, что он придумал. Никакой он не молодой человек, нечего ему на восемнадцатилетней молодке жениться. Алкоголик бывший — ему тонкий, внимательный уход нужен. Правильно ваш вчерашний гость сказал — надо его сдерживать, контролировать, может быть, даже и подавлять. Никакой демократии. А Тата ваша ему совершенно не подходит. Вертихвостка.

— Не согласна. Он — интеллектуал, невротик, у него в душе усталость и духота, так его на свежий провинциальный воздух потянуло. Знаете, это вроде как ваш Борис Михайлович с этой деревенской рыбалкой. Птичка, рыбка… Ладно, пойду я.

Марина Павловна напряглась: на что это она намекает: свежая деревенская рыбалка, птичка, рыбка? Что имеет в виду? Или знает что-то? А может, когда она ремонт после потопа певичкиного делала, ее как раз Жанна и консультировала по дизайну?

Да, вроде она приглашала тогда какого-то специалиста. И у нее в квартире все продумано: ниши там всякие, зеркала, увеличивающие объем… Знает, наверное, что-то про Жанну — общаются, может, подружились во время ремонта.

Стала названивать мужу. Но синтетический женский голос в мобилке строго сказал: «Вне действия сети».

Но зачем Буся, зная о том, что нет связи, взял эту мобилку с собой? Может быть, все-таки какая-то местная связь есть? Из Москвы ему не дозвониться, а из соседней избы — пожалуйста. Она нажала «повтор». «Вне действия сети», — подтвердили ей.

Нет, ну чем Людочка-то этому Костику плоха? И умна, и образована, и интеллигентна, и собой приятна, и выглядит никак уж не старше, чем он: лысый, алкоголик несчастный. Пусть Тату переселяют в Медведково, Костик тогда к Людочке, а потом действительно обменяют на трехкомнатную: зачем им четыре-то комнаты — на двоих? Можно даже на такую, как у Марины Павловны.

Да, вздохнула она, вот если Буся уйдет от меня к этой Жанне, как раз так и будут они разменивать: двухкомнатную, Людочкину, — им, а Костину — в Медведкове — ей. Наверняка у Жанны ничего нет своего, а Васину квартиру — что там менять? Барсучья нора и есть — распашонка двухкомнатная.

А может так: Людочка с Костиком — в их трехкомнатную, Буся с Жанной — в Людочкину двухкомнатную, Барсук — в Медведково, а уж она, Марина Павловна — тогда в Бутово. Там все-таки квартирка побольше, а у нее книги, рукописи…

Да, но зачем ей в Бутово? Лучше вот так все распределить: Людочка с Костиком — в их трехкомнатную, Бориса Михайловича с Жанной — в Барсучье Бутово, Барсука — в Медведково, а она, Марина Павловна, все-таки здесь, в этом элитном доме останется, в своей среде, опустится на два этажа в Людочкину квартиру с зеркалами и нишами… Это еще туда-сюда. А можно вообще совсем жесткую позицию тут занять: никуда она отсюда не поедет, с места не сдвинется. Скажет — ты от меня ушел? Ушел. Ну так и уходи. Не будет же он ее силой вытаскивать?

Нет, ну как так? Как так? Они тихо-мирно прожили тридцать лет, и вдруг он ее навеки покидает и выгоняет из дома! Одну! Может быть, даже в мороз. И вот она идет, обессиленная от слез, от страданий, от голода, приседает где-то возле сугроба, ее заносит снег, и она тихо засыпает. Навеки. Ее находят голодные собаки, рвут на ней шубу, потом чужие люди увозят в морг, долго не могут понять, чей этот труп…

Нет, она так просто не сдастся! Она будет бороться. Если не бороться, то вообще ничего не будет. Диссертацию не защитишь без борьбы. Ремонт тебе не сделают. В больницу не положат. Из квартиры выгонят. Забудут тебя, как Фирса.

Позвонила Людочке.

— Что случилось? — спросила та сонным голосом.

— Надо бороться за свою любовь, за свою жизнь, — только и сказала Марина Павловна. — Слушайте, купите срочно две путевки в Турцию — для себя и для Кости. А Тате своей, как вернется, — от ворот поворот.

— Ой, Марина Павловна, да не буду я за него бороться. Мне и так хорошо.

— Это гордость ваша, Людочка. Вы сами себя не знаете. Правильно ваш друг на дне рождения говорил. Познайте себя! Вы нужны Костику. Без вас он погибнет, сопьется с ней. Вы же будете в ответе.

И повесила трубку. Позвонила Бусе. «Вне зоны действия сети».

Представила — вдруг он вернется домой с рыбалки не один, а уже с ней? Она войдет вихляющей такой походочкой, как ходит эта певичка снизу, а он:

— Познакомься, Мариша, это Жанна.

А что Марина Павловна — ее действия? Теперь надо быть ко всему готовой, начеку.

Она их усаживает за стол, чинно подносит чаю, курабье подает. Давит на них обоих своей интеллигентностью, беззащитностью.

— Жасминового, может? Или с тмином, чтоб не пучило? А я тут открытие сделала…

Встанет перед ними, непричастная всей этой житейской мути, в глазах светится идея.

— А вы как? Большую рыбку поймали? — спросила Марина Павловна уже вслух, обращаясь к пустому стулу, за которым победно восседала незримая Жанна. — Что же вы молчите? Так что — большую рыбку? С квартирой, надеюсь? С академической выучкой? С персональным шофером? С хорошей зарплатой? Нет, вы скажите, скажите!

Марина Павловна даже топнула ногой от нетерпения. Оглядела в гневе комнату и остановила пылающий взгляд на высокой узкой корзинке, в которой стояли трости — Борис Михайлович их коллекционировал, привозя из разных стран. Она вынула одну — острую, испанскую, а потом еще одну — даже не трость, а палку, покрытую сверху каким-то плетением, — такими бедуины погоняют верблюдов — и несколько раз легонько стукнула ими себе по ногам.

— Бо-ольно! — взвизгнула она. — Так что уж вы, Жанночка, скажите! Вам, наверное, стыдно. Ну так и убирайтесь отсюда подобру-поздорову, — Марина Павловна вдруг заревела басом да так грозно, что испугалась сама. — А не то получите сейчас плетки! плетки! плетки! — и она ударила со всего размаха мягкое кресло с рваной обшивкой.

Наутро Марину Павловну разбудила Людочка.